Шофер от таких слов натурально заплакал. Он вскричал, протягивая по направлению к нам свои короткие руки:

— Я ж вить предупреждал! Где справедливость, трудящие?! Вить она же, фифа крашеная, подаст! Она подаст, и я буду ответчик, а она — истец!

— И за «фифу крашеную» ты ответишь, — посулилась фифа крашеная. И, не желая вставать, тут же встала и пошла писать заявление.

Шофер тогда стал бить себя в грудь и кричать, ища сочувствия:

— Ах я несчастный! Лучше бы я сам выпал из своего же автомобиля!

Но мы молчали. Потому что время шло, а такси стояло. Вот если бы наоборот — тогда другое дело.

* Публикуется впервые

Легкий рассказец на тему «все еще имеющихся всегда недостатков» на нашем светлом пути.

Миссия общения

Дело было ночью. Герберт Иванович Ревебцев ухватился за железобетонный троллейбусный столб.

И внезапно услышал такие странные звуки: «Ди-ли-ди-ли-дон. Трах. Пух. Бах».

А вместо сцен и пейзажа ночной жизни видит — летит повдоль троллейбусных проводов громадное белое яйцо, падает оземь, и из него выходит некто в белых синтетических одеждах.

И простирая руки гóре, направляется к Герберту Ивановичу и говорит по-английски, по-немецки.

А Герберт Иванович молчит.

— Здравствуй, брат, — объявил тогда прибывший. — Обними меня. Я явился с других планет и миров.

— Гыум, кхе, — ответил Герберт Иванович, не отпуская столба.

А инопланетный тут радостно вздохнул, видя налаживающиеся контакты. Вздохнул и опустил руки.

— Сведения о вашей чудной планете я уже все имею. Размеры, состав, химические и иные величины, история, культура. Я имею все. Хочу оставшийся по программе отрезок времени провести непосредственно в беседе с хозяином планеты, с человеком… — так пояснил он свои желания и действия. — У нас всего несколько коротких минут. Какое общественно-политическое устройство вам нравится больше всего, например?

И замолчал, ожидая. А Герберт Иванович сначала ничего не говорил, а потом из него вырвалось слово. Слово это было «ты».

— Ты… — внятно сказал Герберт Иванович.

— Ты — я, — обрадовался космонавт, показывая услышанное пальцами. — Я — ты. Контакт. Скажите тогда, кого из писателей вы предпочитаете? Плутарха или Овидия? Руссо или Вольтера? Достоевского или Толстого? А может, вы любите их всех вместе?

— Зьмей! — услышал он в ответ от пошатывающегося Герберта Ивановича.

— О! Я с тревогой замечаю — вы устали после напряженного рабочего дня. Чем вы занимаетесь? Проектируете ли космические корабли? Либо множите интеллектуальную мысль?

— Тело, — сказал Герберт Иванович.

— А-а! Вы отдыхали. Природа. Я правильно понял? Ваша одежда измята. К ней пристали вещества верхнего слоя земной коры: глина, окурки. Вы удили в воде рыб? Вода. Аш два о? Правильно?

— Тело… — повторил Герберт Иванович.

— А как тогда у вас на Земле обстоит с вопросами добра и зла? Решены ли? Или не совсем? Ответьте, умоляю вас, ибо час мой близок, и я должен оказаться на своих планетах в указанный срок.

Бормотал, бормотал Ревебцев невнятно, а тут вдруг и потекли из него слова бурным потоком.

— Ты, зьмей, порвал мне нову телогрейку?! — завопил он. — Да я тебя щас!

И он замахнулся на пришельца кулаком, но не попал. Он не попал, снова обнял столб и, горько рыдая, медленно сполз к его подножию.

Пришелец тогда сразу пошел к своему аппарату, наладил его улетать и злобно сказал, захлопывая крышку:

— Раз на Земле живут такие паразиты, то ну их к черту! Все, все будет доложено Верховному Планетарному Совету. Мы вам покажем кузькину мать! Мы вам устроим!

Сел, захлопнул и исчез во мраке космоса.

А Герберт Иванович вскоре был обнаружен людьми.

— Вот же свинтус! Выбрал время надрызгаться! — ворчал милиционер, прибирая Ревебцева в известную многим машину. — Из-за вас, алкашей, всё! Все беды!

Если бы он знал, этот простой человек в шинели цвета маренго, какой глубокий и даже пророческий смысл имеют его слова! Мне даже страшно! Эхе-хе! Что же с нами будет? А вдруг они действительно не простят? А вдруг этот… как его… Верховный Планетарный Совет действительно устроит нам какую-нибудь такую «войну миров», а? Что вы на это скажете?

Но космонавт, между прочим, тоже хорош. Нашел когда прилетать. Когда у Герберта Ивановича запой. Прилетел бы, например, когда тот трезв или просто с похмелья… Этому космонавту можно посоветовать так: «Ты, братец, прилетай к нам, пожалуйста, еще раз. Чрезвычайно просим. Если хочешь обязательно к Герберту Ивановичу, так прилетай к Герберту Ивановичу. Но только когда он будет похмелившись. Он тогда тебе все расскажет: и про Плутарха с Овидием. И про зло с добром. Если ты ему, конечно, еще стопочку поднесешь. Вот так! Или уж лучше вообще не прилетай. Нечего нас зря расстраивать!..»

* Публикуется впервые

Я себя не переоцениваю. Это не что иное, как упражнение на заданный мировой литературой сюжет столкновения двух цивилизаций. Упражнение могло быть иллюстрировано карикатурой великого рисовальщика Славы Сысоева, где внеземной пришелец плачет у своего разбитого космического аппарата, на котором русские земляне уже написали известное на весь мир матерное слово из трех букв. Но я с Сысоевым познакомился и подружился значительно позже, в начале «перестройки», когда он, отсидевший за свои карикатуры два года, только что вышел из лагеря. Слава умер в Берлине (2006). Светлая память!

Сплошные подвиги

Это будет самый короткий мой рассказ. Но знаменит он будет не этим. Он знаменит будет тем, что я его совершенно отказываюсь писать и тем самым другим гаврикам прокладываю курс, будто я летный штурман. Потому что если я его напишу подробно, с красочными деталями, то меня каждый имеющий голосок обвинит мало того что в глумлении. Меня каждый имеющий голосок обвинит еще и в кощунстве, чего я тщательно избегаю. Поэтому рассказ я писать не стану, но в чем суть — сказать, естественно, не премину. Уж больно охота, ибо все-таки писатель я, а не фраер в обмотках.

Но буду краток. Все дело в том, что тут у нас жил один пожилой человек, уже собравшийся на пенсию. Заслуженный. Ну, жил да и жил бы себе спокойно. Но он раз прочитал в газете, что много лет назад в одном месте неизвестный герой совершил подвиг. Человек сопоставил обстоятельства и решил, что подвиг совершил именно он, и написал куда надо, прося, чтобы его как-нибудь отличили от остальных людей, которые подвига не совершили. Об этом же он громко рассказывал в курительном помещении. Однако