– Франкенштейна?

Музыкант нежно погладил лежащую на коленях гитару и впервые за многие дни ненадолго улыбнулся:

– Она собрана из четырёх разных, специально под себя всё делал. Форма, длина, вес, звучание. Всё идеально, другой такой больше нет… Мы приходили, становились между выходом с перрона и торгующими овощами бабками и начинали наш концерт. Я играл, а Даша пела. Народу нравилось, нас со временем запомнили, и даже менты донимать перестали. И мы не ради денег всё это устраивали, хотя, признаюсь, иногда нам неплохо накидывали – приятный бонус был. Вот по таким вечерам я и скучаю больше всего.

– У тебя здорово выходит. Даже Стёпа, которому вы вечно мешали спать, признаёт уровень, – Николай тепло улыбнулся, но тут же поник, отгоняя мысли о товарище. – Не хотел бы что-то своё сочинить?

– Умом до поэта не дорос, – с толикой грусти отшутился мужчина.

Из леса наконец показались двое последних собирателей, несущих тяжёлые туго стянутые охапки хвороста. Николай вновь протянул Василию исхудавшую руку, встречаясь с многозначительным взглядом:

– Пойдём.

– Да… – на сей раз музыкант принял помощь и, тяжело выдохнув, поднялся на ноги. – Пора.

Сложив единственный остававшийся тент и отряхнувшись от снега, последние члены группы развязали пленников и загрузились в машины. Расположившись на привычной лавке, Николай почесал вмиг улёгшуюся между ног Элли. Грузовик дёрнулся, брыкаясь от слишком резко отжавшего сцепление шофёра, но после – плавно двинулся по заснеженной дороге, оставляя позади лишь тянущуюся от пепелища тонкую струйку дыма и троих угрюмо переглядывающихся преступников. Усталость чувствовалась каждой клеточкой тела, но спать на удивление совершенно перехотелось. Николай включил стоящий рядом белый фонарь-лампу и вынул из борсетки на груди свёрнутую тетрадь.

* * *

Нет ничего более неизбежного, чем невозможное. Так всегда говорила бабушка. Каждый месяц, возвращаясь с получки пенсии, покупала лотерейный билетик и раз за разом закрашивала одни и те же номера. Она повторяла этот ритуал больше двадцати лет и ни разу не выиграла ни рубля, но всё равно с огнём в глазах и непоколебимой верой в голосе опускала бланк в почтовый ящик, приговаривая что-то в духе: «Коленька, вот выиграем – подарю тебе новый велосипед, невест катать будешь, а все ребята обзавидуются!»

Что мама, что бабушка всегда были излишне обеспокоены моим будущим, пророча великие свершения и огромный успех, едва я научился читать. С самого детства пытались вдолбить мне, что я просто обязан быть первее всех, но, знаете, это совсем не работало. Мне всегда было достаточно быть просто приемлемым. Учиться на четвёрки, не пытаясь тратить всё свободное время, чтобы стать отличником. Боюсь даже прикинуть, сколько раз я прогуливал дополнительные занятия, а после отхватывал ремня…

Когда я немного подрос, меня погнали на спорт, дабы с молодых лет работать над атлетичной фигурой. Но вновь мне было достаточно просто иметь приемлемое тело: делать зарядку по утрам да несколько раз в год выбираться с дедом в походы, но не тягать железки, пытаясь обрести мускулистый рельеф. Да, мои нормативные показатели немного проседали, но их как раз хватало, чтобы ко мне не возникало ненужных вопросов и предложений.

Окончательно повзрослев, я понял, что меня совсем не тянет к роскоши и для меня абсолютно приемлемо получать обычную зарплату, с которой можно сдержанно жить и откладывать что-то на периодические крупные покупки. Зачем нужен огромный дворец, если ты всё равно будешь проводить время от силы в двух-трёх комнатах? Или, например, какой смысл в дорогущей сверхбыстрой машине, если провести полчаса в электричке за чтением книги куда приятней и полезней для нервов, нежели неизвестно сколько торчать в пробке, а после лихорадочно искать парковочное место.

И такая жизнь была мне по душе. Даже больше: я искренне наслаждался ею. Я ценил, что имел, и наивно верил, что большинство людей мыслят схожим образом, а периодические амбициозно-алчные крикуны – лишь исключения, подтверждающие правило. Но потом случилось то, что случилось, и я наконец понял, что всё это время был слеп и совершенно не осознавал, кто такие люди. Я увидел то, что просто не мог застать в той прошлой жизни. Безграничную необоснованную жадность, затмевающую любые человеческие ценности. Исступлённый гнев, разрушающий достижения разума как такового. Эгоизм, возведённый до такого абсолюта, что из инстинкта превращается в захлёстывающее всех вокруг проклятье. И я невольно задаюсь вопросом: неужели те, кого я столько лет спасал, были такими же? Боюсь, мы с вами знаем ответ.

Всё, во что я верю, рушится на глазах, и я не имею понятия, как это остановить или хотя бы замедлить. К тому же не уверен, что успею: эффект от лекарств всё слабее, да и осталось их всего на несколько сеансов. И хотя мои шансы уже изначально были ничтожны, я всё равно позволил себе поверить в хороший исход. Не следовало. Я всегда отгонял эту мысль, но признаюсь, мой читатель, в критический момент ради выживания я бы сделал что угодно. И вот этот момент настал, а сделать ничего нельзя. Мой лежащий рядом товарищ по болезни всё храбрится и делает вид, что ему лучше, но я раз за разом замечаю тяжёлую одышку и взмокший лоб. Думаю, нам обоим осталось не больше месяца. И, как назло, именно сейчас во мне впервые зарождается желание хоть чего-то добиться, оставить хоть какой-то след. Я прекрасно понимаю, что это всего лишь истерика мозга, осознающего, что его вскоре ожидает, тем не менее… Я ведь столько всего ещё мог успеть.

8 июля, Н. Небоходов

* * *

Пепел с отобранной у Пети сигареты упал на складку между расчерченными в клеточки страницами. Николай подтянул рукава и капюшон, укрываясь от прорывающегося сквозь зазоры свистящего ветра – теперь курить условились лишь рядом с выходом. Дым медленно утекал за туго натянутое брезентовое полотно, отгораживающее пассажиров от ледяного мира снаружи. Кромешную темноту освещало лишь несколько тусклых электроламп да изредка чиркающие зажигалки. Кузов заметно опустел: припасов с каждым днём становилось меньше, но хотя бы для затекших ног освобождалось новое пространство.

Николай слегка оттянул закрывающую кузов ткань, впуская немного свежести и оглядывая окрестности. Обе границы преодолели три дня назад. От пропускных пунктов ожидаемо остались лишь сломанные шлагбаумы да пустые кабинки. Едва видимую в тусклом свете фар дорогу окружали бескрайние степи. За весь путь через Монголию и Китай грузовики не останавливались на полноценный привал ни разу, лишь по необходимости заправлялись из бензовоза и вновь продолжали свой, казалось, бесконечный путь.

Некогда цветущие