— Передайте это письмо ему, — услышала я женский шёпот откуда-то справа.

Я стояла и смотрела, а меня никто не замечал. В разгаре бала никому нет дела до призраков.

Девушки были в светлых платьях с пышными юбками, шуршащими от любого движения.

Повсюду горели свечи, весело трещали дрова в камине. За высокими окнами стояла промозглая поздняя осень, заглядывала в них и удивлялась, царапая оголёнными ветками деревьев в стёкла: «Как? Вы не слышали, скоро зима!»

— Ах, Лизнет, ты неисправима, он давно не отвечает на твои письма, — другой, спокойный и полный печали девичий голос вывел меня из задумчивости. — Сказано же, вам не быть вместе. Ему наследство не достанется.

— Передай, я умру без него, зачахну.

Пары кружились, широкие юбки на плотных каркасах мешали двигаться легко и проворно, делая девушек неповоротливыми, а их движения — скованными.

Эта мода давно прошла. Я видела такие наряды в журналах, выставленных в витринах Торгового квартала. Их носили раньше, много раньше.

— Я без него пропаду, зачахну, — повторила тоненькая  девушка с пронзительно-синими глазами. Она казалась воздушной бабочкой, чуть тронешь крылья — полетит.

И это случилось. Девушка неловко оступилась и задела рукой подсвечник с тремя толстыми оплывшими свечами.

Неповоротливое, хоть и красивое платье из светло-голубого кринолина, вспыхнуло в один миг. Кто-то закричал, другие дамы всплеснули руками, матери скорее оттаскивали дочерей в стороны, иные сами быстрее отпрянули, чтобы огонь не перекинулся на их наряды.

А девушка побежала к балконной двери.

— Письма, сохрани его письма! — кричала она застывшей от ужаса кузине. И летела на свет.

Никто не остановил, знали, что всё равно сгорит. Это было уже не раз.

Девушка, похожая на свечу, наконец распахнула балконные двери. Осенний ветер бросил ей в лицо тяжёлое дыхание осень, и платье вспыхнуло ещё сильнее.

— Сгорела от любви! — шептали в толпе, а жертва моды и красоты рухнула на пол, продолжая пылать.

Дамы охали и зажимали носы, падали в обморок, музыка стихла, кто-то из мужчин попытался накинуть на несчастную пальто, но было слишком поздно.

Оставалось порадоваться, что я не чувствую запаха горелой плоти. Горькая радость от осознания окончания мучений.

Потом картинка сменилась, и я переместилась в небольшой, стылый домик у реки.

По гостиной ходили двое мужчин, одетые в чёрное. Они казались большими стервятниками, ожидающими неизбежных известий о смерти.

— Она уже четыре дня в таком состоянии, целители говорят, надежды нет, — словно заводная кукла произнесла та самая девушка, кузина сгоревшей, и прижала руки у груди.

Глаза были сухими, но красными, наверное, даже она смирилась с судьбой.

Мужчины хмуро переглянулись, но ничего не ответили и продолжили ходить. Когда один оказывался у окна, другой становился у скрипучей лестницы, ведущей на второй этаж.

— Надо что-то решать с ребёнком, — упрямо говорила девушка. — Я не смогу содержать его на свои средства.

Мужчины снова промолчали. Оба они были немолодыми, в чём-то похожими между собой, ходили, опираясь на толстые трости с золотыми набалдашниками.

— Он ведь вашей крови, — настаивала девушка.

На этот раз она повернулась  и прямо посмотрела на них. С кузиной, умирающей наверху, девушки были в чём-то похожи, но говорившая казалась лишь блёклой  копией сгоревшей.

Часы в коридоре пробили пять ударов.

— Всё закончилось, — произнёс сразу после того, как затих последний, один из двух важных господ.

Мужчины снова переглянулись, и второй произнёс со вздохом, обращаясь к девушке, как обращаются к экономке, выполнившей свои обязанности, но в чьей помощи больше не было нужды:

— Смею поставить вас в известность, госпожа Вислоу, что ваш племянник переходит под нашу протекцию. В пансионате он не будет ни в чём нуждаться, ему даже дадут отцовское имя, но род Уквийских никогда не примет его как равного. Вы понимаете, незаконнорождённый и всё такое.

Ответа девушки я не услышала, хотя успела заметить облегчение, отразившееся на её лице.

Холодный ветер пронёсся между пальцами, и я снова очутилась в комнате Кестера.

Он по-прежнему неподвижно лежал на спине на диване и почти не дышал. Я достала маленькое круглое зеркальце и поднесла к его губам. Оно осталось незамутнённым.

Дотронувшись до холодного лба, я испытала настоящую панику. Уже достала зелье-противоядие, накапала в стакан двенадцать капель, как учила меня Ванда, смешала с вином, найденном в шкафу, и влила жидкость в рот Кестера.

Снова поднесла зеркальце к его губам, но ничего не изменилось. Передо мной было лишь безжизненное тело.

Я ощущала, как стучат молотки в висках, как бьётся жилка на запястье, словно кровь желала вырваться наружу и искала выход. Во рту пересохло, а в грудь вонзилась невидимая заноза.

«Что делать?!» — билось набатом в висках. Я чувствовала, что Кестер сейчас далеко, но его можно вернуть. Конечно, разумнее сесть и ничего не предпринимать, чтобы не навредить, но вдруг Рыси пора вернуться, а он не может найти дорогу?!

Я уже ринулась у двери, схватилась за ручку, приготовившись кричать во всё горло, как сзади послышался шорох.

Я обернулась. Всё было по-прежнему. Неподвижный профиль Кестера, свечи, при взгляде на которые мне вспоминалась картинка горящей девушки, всё ещё цепляющейся за ручки балконных дверей.

Только сейчас я поняла, что они с Кестером чем-то похожи. Взгляд у погибшей был мягче и мечтательнее, и всё же это были его глаза!