Эмбар, хотя и в своей манере, соизволил многое рассказать мне. Он объяснил, что тот, кого мы ищем, находится на Селидоре — и не находится… Понимаешь, любому дракону очень трудно говорить ясно и недвусмысленно. Потому что и мыслят они не так, как мы, а иначе. И даже когда кто-то из них желает сказать человеку правду — что бывает крайне редко, — он просто не представляет, как эта правда будет воспринята человеком… Так вот, я спросил его: «Значит ли это, что он находится на Селидоре так, как твой отец Орм?» Потому что, как ты знаешь, там, на Селидоре, погибли в битве и Орм, и Эррет-Акбе. И он мне ответил: «И нет — и да. Ты найдешь его на Селидоре, но не на Селидоре». — Тут Ястреб сделал паузу и задумался, прожевывая корку сухаря. — Может быть, — продолжал он, — Орм хотел сказать, что того человека нет на Селидоре, но, желая добраться до него, мне надо прибыть на этот остров… Может быть… Потом я спросил его про других драконов. Он сказал, что тот человек побывал среди них, не испытывая перед ними никакого страха, потому что хотя и был убит, но воскрес из мертвых и вернулся к жизни во плоти. Поэтому они боялись его, видя в нем существо сверхъестественное, и страх этот дал ему магическую власть над ними, и он смог заставить их забыть Язык Творения, превратив их в жертву собственной неистовой природы. Они начали пожирать друг друга или лишать себя жизни, бросаясь в море, — омерзительная смерть для огненных змеев, существ, чья стихия — ветер и огонь. Потом я спросил, где теперь их властитель Калессин, и он ответил лишь: «На Западе». А это может означать что угодно, например, что Калессин улетел в другие земли, которые, как утверждают драконы, лежат там, куда не заплывал еще ни один корабль; а может, он имел в виду что-то другое. Поэтому мне пришлось прекратить расспросы, и тогда спрашивать начал он. Дракон сказал: «Я летел над Калтуэлем, возвращаясь с севера, и над Торингатом. На Калтуэле я видел, как крестьяне закалывали младенцев на каменном алтаре, а на Ингате я видел, как горожане убили колдуна, забросав его камнями. Как ты думаешь, Гед, они съедят этих детей? И воскреснет ли колдун, чтобы забросать камнями горожан?» Я подумал, что он издевается надо мной, и готов был рассердиться, но он не издевался. Он сказал: «Эти существа лишились разума. В мире образовалась какая-то дыра, и море вытекает в нее. И свет. Скоро мы останемся в иссохшей стране, и не будет больше ни речи, ни смерти». И тогда я наконец понял, что он хотел сказать.

Аррен этого не понял, и, кроме того, он был странно взволнован. Ибо Ястреб, пересказывая речи дракона, назвал свое истинное имя — в этом не могло быть сомнений. Это невольно вызвало в памяти Аррена воспоминание о той измученной женщине с Лорбанери, которая громко выкрикивала: «Меня зовут Акарен!» Если волшебная сила, музыка, речь и доверие слабеют и увядают среди людей, если на них накатывает болезненный, лишающий разума страх и они, как драконы, утрачивают разум и начинают в безумии губить друг друга, — если все это происходит по всему миру, то может ли его господин избежать общей участи? Может ли он быть настолько сильным?

Он совсем не выглядел сильным, когда сидел, понурившись, над своим ужином, состоявшим из хлеба и копченой рыбы; человек с седыми опаленными волосами, слабыми ладонями и усталым лицом.

Но драконы боялись его.

— Ты чем-то раздражен, мальчик?

На его вопросы следует отвечать только правду.

— Господин мой, ты назвал свое имя.

— Ах да, я же забыл, что не сделал этого раньше. Тебе понадобится мое истинное имя, если мы попадем туда, куда мы должны попасть. — И, не переставая жевать, он поглядел на Аррена. — Ты что же, решил, что я впал в старческое слабоумие и дошел до того, что выболтал свое имя, как одурманенный человек, потерявший и здравый ум, и стыд? Нет. Пока еще нет, мальчик мой!

— Нет, — сказал Аррен, смутившись и не зная, что еще сказать.

Он и сам чувствовал себя усталым: день казался бесконечным и наполненным встречами с драконами. А путь впереди был темен.

— Аррен, — сказал маг. — Или нет — Лебаннен. Там, куда мы идем, нет ничего скрытого и негде что-то спрятать. И там все носят свои истинные имена.

— Мертвым нельзя причинить вреда, — сумрачно сказал Аррен.

— Но не только там, и не только в смерти люди называют свои имена. Притом именно те, кому можно причинить самый большой вред, самые ранимые. Те, кто любит и верен своей любви, они называют друг другу свои имена. Верные сердца, дарители жизни… Ты устал сегодня, мальчик. Ложись и спи. Всю ночь нам не нужно ничего делать — лишь поддерживать курс. А поутру мы увидим самый дальний, самый последний остров в море.

В голосе его звучали неодолимые доброта и нежность. Аррен свернулся калачиком на носу лодки и сразу же начал засыпать. Он слышал, как маг тихонько, почти шепотом напевал какой-то речитатив, но не на хардическом языке; напев звучал на Языке Творения, и Аррен понял, что означают слова, но, начиная понимать песню, он заснул.

Медлительными движениями маг убрал хлеб и мясо, навел порядок в лодке, а потом, взяв веревку паруса в руки и сев на гребную скамью, он наколдовал крепкий волшебный ветер. Не ведающая усталость «Зоркая» с новой силой рванулась на север и как стрела помчалась по морю.

Ястреб поглядел на Аррена. Лицо спящего мальчика было освещено золотисто-красным светом долгого заката, взъерошенные волосы шевелил ветер. Тихий, спокойный, царственно учтивый мальчик, сидевший всего несколько месяцев назад возле фонтана Большого Дома, исчез. Лицо спящего юноши похудело и заострилось, черты стали тверже, суровее. Этот был сильнее — но не менее прекрасен.

— Я не нашел никого, кто мог бы следовать за мной по этому пути, — громко сказал Верховный Маг Гед то ли спящему мальчику, то ли пустому ветру. — Никого, кроме тебя. И ты должен пройти этот путь — ибо он твой, а не мой. Но твое царство отчасти будет и моим. Ибо я первым понял, кто ты такой. Первым! Впоследствии меня будут восхвалять за это больше, чем за все остальное, что я сделал, чего достиг в магическом