Шрифт:
Закладка:
Саше снилось, что она падает с железнодорожного моста и тонет в реке Кровянке. Еще цепляясь остатками сознания за свою анимийскую комнату, она уже как будто начала лететь вниз, навстречу вялому равнодушному течению. Затем тонкая прозрачная корочка, покрывавшая реальность, хрустнула, надломилась, и Сашино сознание выплеснулось, хлынуло из гостиничного номера. Смешалось с далекой тушинской водой, в которую все стремительно стало погружаться.
Когда спустя несколько часов Саша открыла глаза, то не сразу поняла, что проснулась. В первые секунды все вокруг по-прежнему виделось утопленным, безнадежно застрявшим на дне Кровянки. Зеркальный шкаф, плетеные кресла, сине-фиолетовая картина – все словно расплывалось на глубине неласковой тяжелой реки. Внутри тушинской артерии. И даже свет анимийского солнца, казалось, пробивался сквозь мутноватую водную толщу.
Преодолев сонное оцепенение, Саша встала, надела купальник и платье. Ей захотелось пойти окунуться в море, узнать и навсегда запомнить своей кожей здешнюю воду – сверкающую, лазурную, мягко нагретую золотистыми солнечными лучами. Вытеснить воспоминание-призрак о воде неприветливой, непрозрачной. О красновато-буром тушинском течении, в которое она, конечно же, ни разу не погружалась в реальности. Пришло время впитать в себя новые ощущения, свежие образы. Создать новые воспоминания, никак не связанные с прошлой жизнью. И вынырнув из плотного дремотного воздуха своего номера, Саша спустилась в холл.
Давешних администраторов больше не было. На ресепшене теперь дежурила миниатюрная девушка в едко-розовой блузке. С теплыми, кофейного цвета глазами. Саша попросила у нее карту города, и та, неспешно разложив на стойке план, в подробностях рассказала, как добраться до моря и главных достопримечательностей. Какими автобусами ехать, на каких остановках выходить. Говорила долго, мягко, чуть тягуче, не переходя на английский; медленно водила по карте пухлым коротким пальцем с розовой горошиной лака.
Саша решила идти до моря пешком.
Несмотря на близость вечера, было по-прежнему очень жарко. Даже жарче, чем утром. Тяжелый горячий воздух яростно набросился со всех сторон, едва Саша очутилась на улице. Жара оглушительно звенела; солнце припекало голову до темных пятен, плавающих перед глазами. С неба будто непрерывно струилась зыбкая кипящая влага. Ветра больше не было, даже легкого и теплого – воздух пресытился движением, уплотнился, замер.
В кармане платья неожиданно оказались пропавшие две недели назад ключи от квартиры Виталика. Саша искала их по всему дому; не найдя, предположила, что выронила их на кассе в галантерейном магазине, когда доставала из сумки кошелек. В магазине на Сашин вопрос с задумчивым сожалением развели руками. В итоге решено было признать ключи окончательно и безвозвратно утерянными. Виталик заказал в мастерской дубликат. И вот теперь, когда в этих ключах больше не было ни малейшей надобности, они звенели совсем рядом с телом. Заливались при каждом шаге тихим рассыпчатым смехом – как будто ехидным. И почему-то жутковатым. Обжигали кожу ледяным прикосновением сквозь хлопковую ткань. Казалось, еще чуть-чуть, и они разъедят бедро до кости, до кипяще-алой боли. Резким движением Саша вынула их из кармана и швырнула в ближайшую урну.
На душе было неспокойно. Смутная тревога сдавливала изнутри, комкала и крошила Сашу. Вытесняла ее из отдохнувшего свежего тела в нежно-васильковом платье. Хотелось ни о чем не думать, расслабиться. Смотреть с беззаботным внутренним молчанием на сиюминутную Анимию – кружащую перед глазами. На дома с шероховатыми белыми стенами, на пышные сады, утопающие в теплых и сытных красках; на черные дверные проемы открытых церквей. Но остановить звучание тревоги не получалось. Сквозь слитный монотонный шум мыслей то и дело прорывался голос Кристины – звонкий, радостно-золотистый. Расходился по Сашиному сердцу, словно круги по воде. Как она там? Сильно ли переживает из-за исчезновения матери? Или пока еще ни о чем не знает? Возможно, Виталик ей пока не сказал.
Конечно, она будет переживать. Будет плакать и терзаться вопросами. Это неизбежно. Но объяснять что-либо смысла нет: в любом случае Саша уже навсегда потеряна для своей дочери. Между ними уже пролегла огромная бездонная пропасть, через которую обратного пути нет. Кромешная пропасть Сашиного внезапного, безответственного, нелогичного – какого еще? – отъезда. И стоящим по разные стороны этой пропасти матери и дочери уже никогда не докричаться друг до друга.
Со временем потрясение пройдет, боль уляжется на самое глубокое, практически неощутимое дно памяти, и Кристина отпустит мать из сердца – еще немного саднящего, но уже почти успокоенного. Вернется к своей привычной выбранной жизни. Саша тоже имеет право выбрать свою жизнь. Выбрать свою мечту, свое одинокое негромкое счастье. Ее дочь выросла, и Саша не должна до старости быть с ней рядом. Проживать Кристинины радости и беды, существовать исключительно ради нее. Так уж вышло, что их расставание стало радикальным, мучительно резким, бесповоротным. Теперь они должны до конца своих дней идти порознь, каждая своей дорогой, бесконечно удаляясь друг от друга. Не оборачиваться, не пытаться разглядеть друг друга в расплывающейся дали. Но по-иному оказалось невозможно, такова судьба Сашиного материнства. Видимо, ее теплые отношения с дочерью изначально были обречены на болезненный разлом, повреждены давно предопределенным, пульсирующим в глубине их общего времени моментом неизбежной разлуки.
Саша отчаянно пыталась себя успокоить. Но всю дорогу до моря, шагая по раскаленному асфальту, под навязчивыми липкими лучами, мимо оживших фотографий из своего старого альбома, она думала о дочери. О Кристине, только о ней. И где-то глубоко в сердце непрерывно ныла червоточина.
Наконец Саша вышла к песчано-галечному пляжу, который девушка с ресепшена пометила на карте красным фломастером. Щурясь от предвечернего солнца – разбухающего, воспаленного, но все еще льющего призрачный кипяток, – она неспешно побрела к воде. Мимо сложенных зонтиков и практически неподвижных тел немногочисленных отдыхающих. Пляж был уже почти пустым. Кеды сначала вязли в податливом мягком песке, а у самого моря стали утопать в мелкой крапчатой гальке. Саша немного прошла босиком по границе наползающих на берег растрепанных волн, собрала подолом платья легкие пенистые брызги. Посидела у самой воды, машинально перебирая гальку и откапывая крошечные, тщательно отшлифованные морем бутылочные осколки. Послушала отдаленное звучание синей глубины, стелящееся мягким тягучим басом. Затем сняла платье и зашла в волны.
В воде напряжение отступило. Предвечернее солнце мелькало острыми вспышками – в длинных лентах сверкающей соленой воды. Теплой и ласковой. Берег заваливался набок, таял в расплавленном закатном золоте и снова очерчивался вдалеке. Казалось, что остатки тревоги, смутные сгустки неприятных ощущений,
