все же довольно сносном эдемском уровня B1. Она еще многое помнила из давних уроков и вполне сумела бы поддержать несложный будничный диалог. Но таксист молчал, не отрывал от дороги прищуренных желтоватых глаз.

Свернув с прибрежного шоссе, машина еще минут двадцать петляла по холмистым улицам, периодически застывая на перекрестках в бессильных гудящих пробках. В маленьких спутанных клубках автомобильных путей. Мотоциклистам было проще – они не вплетались в эти затейливые уличные узлы. С ликующим ревом проносились мимо, словно резко расстегивали невидимую застежку-молнию дорог.

Наконец такси остановилось возле серо-коричневого, местами слегка обшарпанного здания с витыми балконами. С сочной зеленью плюща, струящегося вокруг запыленных окон, щедро облитых солнцем. У входа в здание росли две высокие пинии, темнели далеко вверху пушистыми облаками крон. Отзывы и фотографии в интернете говорили, что отель это довольно скверный, захудалый, зато дешевый. На самое первое время, до того, как удастся найти квартиру или комнату, денег на проживание в гостиничном номере должно было хватить. Таксист молча показал на счетчик. Саша, поблагодарив за поездку, сунула ему свернутую бумажку, снятую в банкомате на вокзале Антебурга, и вышла из машины, под густо-синее, совсем отяжелевшее небо, тут же нещадно придавившее ее раскаленным боком.

Внутри было ненамного прохладнее. В воздухе густо разливался горячий кофейный аромат, и в него вплетались куда менее приятные запахи моющих средств и едких цветочных духов. Холл оказался небольшим и плохо освещенным, будто погруженным в удушливо-липкий сумрак. Сквозь задернутые шторы едва просачивались слабые, словно дымные струйки анимийского солнца, а с люстры подтекал почти бесполезный свет – безжизненно-зеленоватый. Под потолком знойно жужжали мухи; откуда-то из глубины гостиницы – возможно, из подсобного помещения – тянулась тихая музыка. А за деревянной некрашеной стойкой бок о бок стояли двое администраторов. Один из них разговаривал с пожилыми постоялицами, явно чем-то недовольными; другой сосредоточенно смотрел в компьютер и жестом попросил Сашу подождать. Присесть в уголке. Саша послушно присела на бархатисто-бордовую потертую кушетку рядом с крупным полосатым котом. Кот безвольно дремал, будто придавленный сонным густым воздухом отеля, но пару раз все же приоткрыл на Сашу настороженный янтарный глаз.

Администратор, говоривший с сердитыми клиентками, казался – подобно гостиничному питомцу – дремотно-вялым. При этом его вялость больше походила на спящий режим ноутбука, отдавала не человеческой, а какой-то приборной бесчувственностью. Голос звучал механически блекло, а уставший взгляд напоминал неживое, бесстрастное свечение лампы.

Второй был гораздо бодрее. Спустя пару минут он наконец разобрался с компьютером и пригласил Сашу за стойку. Проверив ее бронь, тут же начал оживленно и с подчеркнутой, старательной любезностью рассказывать о правилах проживания, завтраке с семи до десяти, пароле от вай-фая. Почти при каждой фразе белоснежно и вместе с тем безукоризненно мягко улыбался. Впрочем, его улыбка казалась инородной, неестественной, как будто не вполне сросшейся с лицом. От него так же, как и от его коллеги, тянуло чем-то механическим, но это было, по крайней мере, прочное моторное тепло, машинная энергия идеально дозированной вежливости.

Он задал несколько дежурных вопросов и, услышав в ответ неуверенно-ломкие, чуть крошащиеся фразы, сразу же перешел на английский – отчего Саша ощутила в сердце крошечный укол досады. Она, конечно, сразу осознала, что ее подзабытый эдемский разваливается в каждом предложении. Что основная часть ее языковых знаний осталась на тушинском филфаке и еще немного – в голубой тетради, отведенной для частных уроков по скайпу; в Центральном парке, где она, сидя на влажной осенней скамейке, порой повторяла про себя выученные правила. И ее эдемские слова теперь с трудом отлеплялись от горла – так же, как мокрые ржавые листья от парковой земли.

Администратор не замечал ее досады, продолжал невозмутимо говорить на своем выверенном, непогрешимом английском. У него был очень сладкий и мягкий голос, словно подтаявший шоколад. Безупречно вежливый тон.

Получив тяжелый, с массивным брелоком ключ, Саша поднялась на третий этаж по деревянной винтовой лестнице. Прошла несколько метров по узкому коридору, выстланному затертым темно-бордовым ковролином, и наконец оказалась в номере. В своем первом анимийском пристанище.

Комната была небольшая, с металлической черной кроватью, старым зеркальным шкафом, двумя плетеными креслами. С огромной абстрактной картиной в сине-фиолетовых тонах. С тяжелой бронзовой лампой (давно не чищенной, потемневшей) на несуразно высокой прикроватной тумбочке. И современной люстрой с тремя прозрачными плафонами-шарами. Все эти разносортные предметы обстановки отказывались срастаться в единое целое, скрепляться общим интерьерным духом. Все они выглядели неприкаянными, совершенно потерянными. Будто оказавшимися вместе по какой-то нелепой случайности.

Единственное окно неплотно прикрывали железные ставни. Солнце пробивалось в комнату тонкими, но яркими полосами, не давало мягким теням сплестись в однотонный тугой полумрак. Неуверенным, робким шагом Саша дошла до середины комнаты. Остановилась, сбросила сумку и замерла – словно пытаясь вжиться в непривычный, очень теплый, какой-то оранжерейно-влажный воздух. Пустить корни в темно-бордовый ковролин, прорасти в этом анимийском номере – пересаженным чужеземным деревцем. Около минуты она растерянно смотрела на свое отражение в зеркале шкафа, вглядывалась в утомленное лицо, исполосованное лезвиями света. Затем встрепенулась, открыла ставни, впустив в комнату гладкий солнечный поток. За ставнями к Саше выплыл маленький двор с темно-зеленым зонтиком молодой пинии в центре. На холме, за крышей напротив, виднелись щедрые раскидистые шатры-кроны более старых, более мощных сосен. Через весь двор тянулась бельевая веревка, на теплом ветру слегка надувались крахмальные пододеяльники. Загорелая полная женщина вынимала из таза и расправляла влажные простыни – уголок к уголку. А наверху, над женщиной, над раскаленными крышами и могучими развесистыми пиниями, сверкало безбрежное анимийское небо, никак не помещавшееся в окно.

Саша прикрыла глаза. Устало подумала, что надо принять прохладный душ и наконец отдохнуть, набраться сил для этого неохватно большого лучезарного города.

Ванная в номере была тесноватая и сумрачная. Над раковиной висело неуместное массивное зеркало в золоченой раме; старая керамическая плитка местами стерлась, местами и вовсе треснула – отчего замысловатый серебристо-голубой узор то и дело прерывался. Душевая штора пожелтела от времени и покрылась внизу розоватой нежной плесенью. Впрочем, ни тонкий налет небрежного запустения, ни отчужденно-угрюмый вид номера Сашу не смутили. Она аккуратно развесила одежду в шкафу, скрупулезно разложила все туалетные принадлежности в растрескавшейся грязно-белой тумбочке под раковиной. Ей захотелось устроиться в своем первом анимийском пристанище обстоятельно. Несмотря на то, что это пристанище было обезличенным, мимолетным и не слишком пригодным для создания уютной, обжитой теплоты.

Приняв душ, Саша почти мгновенно уснула. Однако спала она беспокойно, непрерывно ворочалась с боку на бок. Уставшие ноги не замирали в истомной расслабленности, нервно скользили по