слово является особенным и само предназначено для самоудовольствия. Оно вызывает определенные группы ощущений, которые наконец-то «обозначает»300. Дополнительно ребенок должен был еще заметить, что между «видимым удовлетворением», которое он получает при произнесении первых слов, и настоящим удовлетворением процесса сосания все-таки появляется существенное различие. Первый опыт в этом отношении должен быть благодарен чувству голода, которое не всегда можно утолить видимым путем. Здесь появляется один из факторов, который должен обратить внимание ребенка на контраст желания и сопротивления (препятствие); в этом зерно начала центрования «Я» по отношению к нечто, которое позже станет внешним миром. Второй момент находится в процессе сосания. Компайре говорит: «Может быть, именно в тот момент, когда он сжимает во рту материнскую грудь, ребенок усваивает первое смутное понятие о внешнем».

Это сопротивление со стороны материнского тела, сопротивление, которое противостоит любому движению, которое вообще позволяет нам ощущать движение. Но одновременно этот внешний мир, оказывающий сопротивление, нагружен самыми приятными ощущениями. Теперь родители снова инстинктивно приходят на помощь молодой душе. В соответствии с опытом из темных времен собственного детства они относят звуки «мё-мё» на счет кормящей женщины, эти звуки с любовью повторяются, одновременно с этим материнская грудь с желаемым напитком попадает в нетерпеливо ищущий маленький ротик. Таким образом, в маленькой головке образуется «идея», что при помощи видимого действия, как это было в словах «пё-пё» и «мё-мё», можно «вызвать» настоящую реальность301. Достаточно сказать слово «мё-мё», чтобы вызвать соответствующую группу ощущений, которая теперь признается в качестве находящейся за пределами и не всегда имеющейся, чтобы доставить эту группу ощущений «мё-мё». Поэтому мы находимся во второй стадии словообразования, «магической стадии».

У первых детских слов в любом случае есть совершенно отличное от нашего общее значение. Паоло Ломброзо302, например, сообщает о девочке, которая называет всевозможные вещи, которые она хотела иметь, «пелло» (= шляпа = шапка-пелло). Моя Ренаточка также предлагает прекрасный пример из относительно развитого возраста полутора лет. Тогда я записала:

«Большое удовольствие ей доставляет открывать и закрывать окна, двери, всевозможные предметы. Я сказала ей при этом: «Открой и закрой»”. Теперь она часто говорит «Открой», когда это совсем не подходит, просто, когда она что-то хочет. Я не могу гарантировать, но я думаю, что у нее это просто вызов вещи, т. е. предмета, подразумевая звательный падеж».

Это было написано семь лет назад; теперь я исправлюсь, поскольку это был не вызов вещи, а, более того, вызов, соответственно, желания приятного ощущения, которое ребенок ассимилировал в вызове «открой» с первоначальным ощущением удовольствия при открытии и закрытии дверей. Это, если так сказать, «приятное происходит сейчас». В полтора года ребенок уже овладел отношением субъекта и объекта, но – давайте не будем заблуждаться, – далеко не с той остротой, как об этом думаем мы, взрослые! Еще в возрасте четырех с половиной лет Ренаточка задала мне вопрос:

«Если я закрою глаза, то я увижу темноту; почему, если я закрываю глаза, Луиза {девочка} не видит темноту?».

Ребенок не задал бы этот вопрос, если бы разграничение собственного «Я» от внешнего мира было для нее обычным, если бы она могла видеть саму себя со стороны, с точки зрения внешнего мира (Луизы).

Слово «открывать», разумеется, не является прямым производным действия, как и слово «мё-мё», но первоначально полученный опьгг слово = действие, который «вызывает» страстно желаемое, не может быть так быстро разрушен. К этому относится более длительный опыт. Для ребенка каждая мысль, каждое желание или каждое опасение сначала является фактом. На одной из своих лекций Пиаже говорил о различных установках ребенка по отношению к действительности303; ребенок следует за ним, что, впрочем, соответствует нашему психоаналитическому опыту от абсолютного к относительному. Сомнение развивается гораздо позже. Очень интересна его мысль: если ребенок спрашивает, то это не для того, чтобы разъяснить себе реальное положение вещей, а чтобы ответить себе самому в желаемом смысле. Здесь моя дочка также предлагает мне хорошие доказательства. Сначала ей известно не прошлое, а исключительно настоящее. Если я говорю: «Славная Ренаточка, хорошо покушала», – то она сразу же хочет взять еду, даже если она абсолютно не голодна. О чем говорят, должно произойти сию минуту. Первые предложения ребенка аффективно-утвердительные (соответственно, насыщены междометиями), это соответствует наблюдениям Штерна за своей дочкой. Так он рассуждает о полуторагодовалом ребенке:

«Все еще преобладают аффективные образования предложений; из маленьких предложений с междометиями от предыдущего составления теперь стали выговариваться волициональные (предложения желания), которые выступают в многообразных формах. Наряду с этим находятся вопросительные предложения; они содержат не только вопросы с вопросительным словом «Что?», но также и вопросы с вопросительным словом «Где?» и вопросы удостоверения. Иногда она сама отвечает себе на эти вопросы»304.

При помощи вопроса «Что это?» ребенок хочет знать название вещей, которое заменяет ему вещь. В противоположность этому вопрос с вопросительным словом «Где?» означает большой прогресс; здесь начинается активная стадия: вещь здесь не всегда в распоряжении; ее нужно сделать собственной, уметь понять ее. Здесь поиски также сначала являются лишь видимыми поисками, потому что представление стоит над действительностью. В возрасте двух лет и трех с половиной месяцев Ренаточка спрашивает, чтобы одновременно ответить себе в желаемом ею смысле: мы часто играли с ней «в прятки», при этом постоянно говорила «где?» и, в конце концов, «здесь». Теперь все предметы она называет «где? – здесь!». Например: «Где киска Мити? – Здесь киска Мити!», она отвечает «здесь», не печалясь о том, соответствует это действительности или нет. Мир ребенка не такой, какой он есть, а такой, каким он должен бьггь (Шпиттелер: «Мои самые ранние детские переживания»). Она, вероятно, переняла от меня интеррогативную форму предложения, но эти предложения обладают у нее аффирмативным характером, так что я записала:

«Она часто использует интеррогативные предложения и там, где они совсем неуместны, например, если она хочет сухарь: «Хочешь сухарик?» или «Хочешь есть?» и т. д.».

Несколько дней спустя я записала:

«Ходит вокруг, стучит: «Слышишь шум?» (значит: «Слушай, какой шум!»). «Мама должна тебя забрать?» (вместо «Мама должна тебя забрать» = «Возьми меня, мама»). «Ты хочешь закрыть книгу?» – «Книга закрыта» (здесь разделение вопроса и сразу желаемое, завершенное действие: книга закрыта). Или: «Положить на стол?» (положите предмет на стол). Или: «Взять это? (хлеб). Или не брать? Нет?» (= «Я хочу взять хлеб; нет, я не хочу»).

Ренаточка, два года восемь месяцев: «Или на обеих машинах можно сейчас ехать. Если берут обе машины». Даже эта новая, начинающаяся с «если» форма предложения еще не является кондициональной: далее не следует предложение, которое объясняет это «если». Ребенок