Украины, о Литве, Латвии и Белоруссии. Все четыре постановления были составлены в ответ на предложения Л. П. Берии, подчеркивавшего необходимость противодействия националистическому подполью на этих территориях. Берия призывал к альтернативному подходу, в меньшей мере основанному на репрессиях и включавшему более последовательное взаимодействие с населением[492].

Упомянутые постановления Президиума ЦК строились вокруг двух принципов. Во-первых, в Москве появилось осознание того, что «борьбу с националистическим подпольем нельзя вести только путем массовых репрессий и чекистско-войсковых операций», так как «бестолковое применение репрессий лишь вызывает недовольство населения». Несмотря на кровавые столкновения и волны коллективизации и депортаций, в ходе которых было арестовано, убито или депортировано более полумиллиона человек в Западной Украине и 270 тысяч человек в Литве (около 10 % населения этой республики), националистические настроения и там и там оставались сильными[493]. Вместо репрессивных методов последних сталинских лет новые власти склонялись к более конструктивным методам работы с местным населением.

Во-вторых, под лозунгом возвращения к ленинизму правительство вновь обратилось к политике коренизации. В ее рамках национальные меньшинства получали определенные атрибуты государственности: административно-территориальные образования, поощрение национального языка и культуры, формирование этнотерриториальных элит. На протяжении всей сталинской эпохи режим декларативно сохранял верность этим принципам, но в последние ее годы наблюдался ряд отступлений от них. Одним из них являлись ползучая политика русификации и все более частое обращение к обвинениям в «буржуазном национализме» с целью сдерживания национальной интеллигенции[494]. Кроме того, в ряде республик и областей власти не придерживались квот для титульных этнических кадров. Так, в постановлении Президиума ЦК 1953 года по Литве осуждалось наличие «на руководящих постах… людей, не знающих литовского языка, не знакомых с обычаями, культурой и бытом литовского населения». Постановление призывало не упускать из виду «одну из главных задач советской власти в национальных республиках — воспитание и выращивание национальных кадров руководителей»[495].

Уже неоднократно применяемым средством для решения таких проблем было проведение целенаправленной политики позитивной кадровой дискриминации, представлявшей собой один из столпов коренизации. В Литве Президиум ЦК отказался от прежней практики назначения не литовцев на должности вторых секретарей в райкомах и горкомах партии, а также заместителей руководителей государственных структур[496]. Правда, этот подход сталкивался со структурной проблемой. В советской системе в партию вступало слишком мало представителей титульных национальных групп, а членство в партии было непременным условием для выдвижения. Для повышения привлекательности партии и власти в целом необходимо было искать специфические лозунги и практики, причем тесно связанные с национальными приоритетами.

В постановлении ЦК по Западной Украине обращалось внимание на широкое использование русского языка, прежде всего для обучения в вузах. Это отталкивало местную интеллигенцию и создавало основания для обвинений в русификации[497]. В соответствии с принципом коренизации местные языки по-прежнему использовались как языки обучения (особенно в начальной школе), в печати и в сфере культуры[498]. Однако постепенно русский язык стал преобладающим в органах власти, в партии, на крупных промышленных предприятиях и в вузах. Эта политика вызывала недовольство, и, когда после смерти Сталина начались различные послабления, оно прорвалось наружу. В постановлении Президиума по Литве отмечалось, что «отсутствие делопроизводства на литовском языке еще более отдаляет власть от народных масс и способствует отчуждению от нее литовской интеллигенции». Постановление требовало «отменить ведение делопроизводства… на нелитовском языке» и «проводить на литовском языке» заседания «бюро и пленумов» всех уровней[499].

Хотя инициатором этих мер был Берия, во главе комиссий, выработавших соответствующие постановления, стояли партийные руководители из центра и республик, позиции которых нисколько не пострадали впоследствии из‐за его ареста[500]. Более того, перед устранением Берии данные постановления и записки обсуждались на различных партийных заседаниях в республиках. После ряда маневров, направленных на то, чтобы отвязать эту линию от имени Берии, власти взялись за ее проведение. Как и в 1920‐х годах, новая политика исходила из того, что различные сферы национального развития, прежде всего кадровые выдвижения, образование и применение языка, тесно связаны друг с другом. В некоторых регионах, особенно в Средней Азии, главным препятствием для коренизации служил общий низкий уровень образования, ограничивавший приток политически подготовленных и грамотных кадров[501]. На новых западных территориях более серьезной проблемой являлась недостаточная поддержка советского режима.

С тем чтобы компенсировать уступки в национальной политике, Москва пошла на важную институциональную инновацию: назначение второго секретаря партийных комитетов из славян. За должностью второго секретаря скрывался не человек, а сложная система правил и практик, пришедшая на смену более примитивным и прямым формам управления, таким как уполномоченные и республиканские бюро ЦК, преобладавшие в конце 1940‐х годов.[502]

Хотя в послевоенный период в прибалтийских республиках время от времени появлялись отдельные вторые секретари из славян, возникновение самого института вторых секретарей можно с высокой точностью датировать декабрем 1955 года, когда вторым секретарем в Азербайджан был назначен Д. Н. Яковлев, бывший заведующий сектором отдела партийных органов ЦК КПСС по союзным республикам[503]. С того момента стало нормой, чтобы второй секретарь был выходцем из ЦК, и в частности из отдела партийных органов, где в каждый конкретный момент до восьми-девяти заведующих секторами или инспекторов готовили к будущей службе на должности второго секретаря в одной из двенадцати неславянских союзных республик[504]. По прибытии в республику они получали награды, соответствующие их статусу, такие как орден Ленина, звание кандидата в члены ЦК и членство в Верховном Совете СССР. Институт второго секретаря никогда не был открыто сформулирован или закреплен в каком-либо политическом заявлении или постановлении. Тем не менее соответствующие назначения следовали четкой институциональной логике: за вторыми секретарями закреплялась роль посредников, которые могли помочь местной номенклатуре «правильно понять» требования Москвы, имея такую возможность в силу того, что прежде они работали в аппарате ЦК, рядом с центром принятия решений[505].

Создание этого института имело определенные важные последствия. Как указывалось выше, большинство местных руководителей позднесталинской эпохи занимались консолидацией своих сетей посредством внеочередных повышений, политического исключения и использования компромата. В основе каждой из перечисленных практик лежал контроль партийного лидера над ключевыми отделами, особенно отделом партийных органов, и его контакты с госбезопасностью. Поскольку во многих национальных республиках данные отделы все чаще находились в ведении не первого секретаря, а второго секретаря-славянина, использование указанных методов воздействия на сети затруднялось. Некоторые республиканские секретари, столкнувшись с этим препятствием, обратились