Была и другая точка зрения, которая, на мой взгляд, ближе к истине. Финансовый сектор недальновиден и жаден. Когда правый президент Маурисио Макри пришел к власти и пообещал рыночные реформы, идеология финансовой элиты заключалась в том, что эти реформы перевернут страну. Когда Макри пошел дальше и предложил им высокопроцентные облигации - намного больше того, что страна могла себе позволить, - они схватили их, не задумываясь о том, было ли это разумным финансовым решением. Макри обманул их, а они не хотели этого признавать, поэтому лучше обвинить Аргентину. Конечно, в итоге именно аргентинцы заплатили самую высокую цену за случившееся.

Но мы знаем, какая версия преобладала. Первый - что Аргентина была серийным неплательщиком, потому что финансовая элита, связанная с кредиторами, в основном контролировала соответствующую прессу. Это привело к когнитивному захвату, захвату большей части граждан в развитых странах, и особенно соответствующих элит.

Именно с этим, по большому счету, мы и сталкиваемся. Во многих странах контроль над традиционными и социальными медиа в значительной степени сконцентрирован и находится в руках очень богатых людей. В результате многие в обществе верят в нарратив, который удобно поддерживает экономику, выгодную ультрабогатым.

При недостаточном разнообразии СМИ возможность противостоять преобладающим нарративам ограничена. Но даже при некотором разнообразии СМИ эффект поляризации, описанный ранее, означает, что даже если некоторые СМИ предоставляют контрнарративы и "правдивые" факты, их воздействие может быть недостаточным.

Медиамагнаты пытались сформировать наши метанарративы по вопросу о том, как мы должны относиться к свободе, включая свободу от регулирования и налогообложения. Они настолько преуспели в этом, что их постановка вопроса стала общепринятой, особенно в эпоху торжества неолиберализма.

Растущий консенсус в отношении необходимости регулирования

Сейчас все чаще говорят о необходимости регулирования социальных сетей - что, пожалуй, удивительно, учитывая их влияние (и свидетельствуя о том, насколько все пошло не так); то есть мы должны сократить свободу компаний, работающих в социальных сетях, таким образом, чтобы это, по сути, повысило благосостояние общества и свободу других людей. Различия между частными и общественными издержками и выгодами в этой сфере настолько велики, что по сравнению с ними различия в других секторах выглядят мизерными - например, те, что возникают из-за рыночной власти автопроизводителей.

Интересно, что этика извлечения прибыли у таких компаний, как Meta, настолько сильна, что даже при наличии нормативных актов, запрещающих определенное поведение, например, в отношении конфиденциальности, и даже когда компания согласилась исправиться, она продолжает действовать так, как будто находится выше закона. Это привело к тому, что Meta выплатила миллиарды долларов штрафов, так что представьте, что бы она делала в отсутствие нормативных актов или если бы рынок регулировался самими компаниями.

Потери свободы, навязываемые компаниями, работающими в социальных сетях, тем более тягостны, что зачастую они незаметны. Люди порой неосознанно становятся жертвами компаний, которые понимают, как побудить их действовать или верить так, как они не стали бы делать в противном случае. Они теряют часть свободы, даже не подозревая об этом. Это немного другая потеря, чем когда наш выбор явно ограничен. И это также несколько отличается от социального принуждения и давления сверстников. Но, тем не менее, это потеря, даже если мы не замечаем ее в тот момент, когда она происходит.

Хотя приведенные выше аргументы говорят о том, что социальные медиа и цифровые платформы должны регулироваться более жестко, чем традиционные СМИ, на самом деле они регулируются в меньшей степени. В США платформы почти поощряются за плохое поведение. Раздел 230 Закона о пристойности коммуникаций (1996 г.) освобождает их от ответственности за то, что они передают через свои платформы, так, как обычные СМИ этого не делают. Обычные СМИ, например, могут быть привлечены к ответственности по законам о клевете и мошенничестве. Но не их кузенов из социальных сетей. Правовое положение, изначально разработанное для поощрения зарождающейся индустрии, привело к вирусному распространению дезинформации без какой-либо ответственности. И даже когда это становится все более очевидным, остановить это оказалось невозможно. Опять же, это не должно удивлять, учитывая политическую власть технологических гигантов и роль денег в американской политике.

Создать правила и нормы, которые будут лучше служить обществу, нелегко, но возможно. Даже если не удастся предотвратить все социальные вредности, можно сделать больше для их смягчения. Например, в ЕС был принят Закон о цифровых услугах (DSA) в попытке регулировать социальный вред социальных медиа. Главный вопрос при разработке этих правил - как предотвратить вред в демократических рамках, которые подчеркивают свободу слова. Общества, включая США, не занимают абсолютистских позиций в отношении свободы слова. Как я уже отмечал, в Америке существуют запреты на мошенничество ("ложь" в коммерческих контекстах, когда ложь приводит к ущербу), ложную рекламу, детскую порнографию и крики "пожар!" в переполненном театре. В некоторых странах запрещается язык ненависти. В каждой из этих ситуаций есть признание того, что свобода одного человека - это несвобода другого; что отсутствие ограничений влечет за собой большие социальные издержки. Очевидно, что больший вред, исходящий от дезинформации и дезинформации в социальных сетях, меняет баланс, необходимый для разработки всех нормативных актов, в сторону более активного вмешательства.

Высказывание и распространение мысли отличается от простого размышления тем, что оно влияет на поведение других людей - собственно, именно это часто и является целью. Конечно, сохранение права влиять на других - это центральная часть демократии. Правительства должны быть осторожны с ограничениями, потому что в центре политических репрессий находится лишение свободы слова и прессы. Абсолютисты фактически навязывают лексикографический порядок прав, в котором право на свободу слова, независимо от его последствий для общества, доминирует над всеми остальными. Ни одно общество не занимало такой крайней позиции, потому что контекст имеет значение. Запреты на язык ненависти, связанный с расовой и этнической принадлежностью, вполне объяснимы в таких странах, как Германия, из-за Холокоста, или США, с их историей рабства, линчевания и массовой дискриминации. Толкование распространения дезинформации и дезинформации о вакцинах как "политического высказывания" является натяжкой. Если бы почти все игнорировали нечестные заявления, их можно было бы терпеть как наносящие, по крайней мере, ограниченный вред обществу. Но в мире, где большое количество людей верит в подобную чушь, распространение информации может нанести огромный вред обществу. Контекст определяет, что должно быть ограничено.

В частности, есть веские аргументы в пользу ограничения скорости распространения информации (или дезинформации), ограничения таргетирования сообщений и требования прозрачности алгоритмов. Очевидно, что ни один пункт Конституции США не обсуждает