Шрифт:
Закладка:
– Ну что ты стоишь, Александр? Становиться сингулярием и защищать меня тебе не хочется?
– Я готов отдать за тебя жизнь, август!
– Не нужно этих громких слов. Я все понимаю. Ты хочешь чего-то другого.
Александра так и подмывало сказать, что он хочет жить во дворце. Он видел – это та возможность, которой он так давно ждал, – заявить о своей мечте прямо, открыто. И все же как было бы дерзко и нагло вот так брякнуть! Умей он говорить витиевато, то нашел бы много словесных ходов, как мягко и ненавязчиво донести это до императора. Он промедлил всего несколько секунд.
– Ты вазопиец и искусство – твое призвание. Нет ничего неловкого в том, чтобы так и сказать. Поезжай на мою виллу в Лигурии. Там живописно, и вдохновение никогда не покинет тебя.
– В Лигурию?
– Что? Тоже не подходит тебе? – Голос Пертинакса заметно посуровел.
– С твоего позволения, август, я хотел бы остаться в Риме, – пролепетал Александр, опасаясь, как бы император не разгневался на него.
– Ну, тогда оставайся, Александр! – Голос Пертинакса отдавал холодом и безразличием. – Пока ты управлял моей виллой, ты, наверно, скопил денег, так что сможешь снять себе комнату или дом…
Александра захлестнула горечь от услышанного. Пертинакс настолько скуп, что не хочет помочь своему верному вольноотпущеннику деньгами. Более того, он намекает, что тот его обворовывал! Да и чем он мог поживиться за эти полтора месяца, из которых треть пробыл вне дома, уезжая к Септимию Северу? А как только вернулся, то почти сразу финансирование виллы резко сократилось. После таких слов императора Александру захотелось как можно быстрее уйти из дворца.
– Я не скопил ничего, август, – с достоинством ответил Александр. – Все расходы записаны в расчетных книгах. Твои рабы – Диоген и Андрокол, подтвердят, они вели все записи. Ни один асс не ушел на сторону.
Пертинакс, уже думавший совсем о другом – о ближайшем новом выступлении в сенате, не сразу понял смысл сказанного его вольноотпущенником.
– Я знал, что ты честный человек, Александр! – рассеянно произнес император, набрасывая стилусом речь в сенате. – Пусть боги помогут тебе! Если ты понадобишься, я обязательно разыщу тебя.
Пертинакс больше не поднял головы, углубившись в записи, и Александр понял, что его время подошло к концу. Он даже не знал – слышал ли его прощальные слова император.
«Боги, вечно только боги должны помогать нуждающимся! – негодовал Александр, идя за рабом по коридорам дворца. – Как коротка память и благодарность императоров! Ты служи безукоризненно и будь этим счастлив! Как глупо было надеяться, что он когда-то сможет жить во дворце, быть богатым и влиятельным! Пертинакс – не тот император, что возвеличивает своих верных людей, ему вообще плевать на всех, для него главное – государство! Главное – написать побольше правильных законов и ждать восхищения от сенаторов. Но что есть государство, разве не люди? Миллионы людей – богатых и бедных, сытых и голодных, хороших и плохих – они и есть государство. Они – империя, а не города и дома и начертанные законы!»
Меж тем префект Рима Сульпициан вошел к императору без всяких церемоний. Как тесть и друг он пользовался всеми привилегиями при дворе.
– Все-таки Эмилий Лет не смог сдержать язык за зубами, – проговорил Сульпициан. – Мстит, что ты не платишь преторианцам обещанного.
Пертинакс отвлекся от набрасывания речи.
– Пусть говорит, что хочет, теперь это никому не помешает. Он же не может сказать, что заговорщики действовали в моих интересах, ведь тогда и он окажется участником заговора. А то, что люди будут говорить про Марцию, Эклекта, Нарцисса сделает им больше пользы, чем зла. Коммода ненавидят, и эти трое станут, если уже не стали, героями в устах народа.
– Да, но, согласись, август, как грустно разочаровываться в тех, в ком был уверен.
– Я никогда особенно и не доверял Эмилию Лету.
– Я видел, от тебя вышел твой вольноотпущенник. Не помню, как его звали.
– Александр.
– Да-да, Александр. Ты говорил, что он верный и смелый. Вид у него был очень печальный. Ты прогнал его, что ли?
– Нет, просто отослал, сейчас он мне больше не нужен.
– Лучше бы ты позвал его жить во дворце. Здесь в первую очередь нужны верные люди. Я не доверяю тем, кто здесь служит.
– Опять ты за свое! Всё и все тебе кажутся подозрительными. Верным людям, Сульпициан, надо хорошо платить, а деньги нужны казне. Кроме того, верные люди очень часто за свою верность требуют все новых и новых привилегий, а я не хочу, чтобы кто-то, получив эти привилегии, от моего имени раздавал потом приказы, решал, кому жить, а кому умереть, лестью подговаривал меня сделать то или другое, за что этим верным людям заплатили другие. Скоро, скоро я выгоню из дворца половину живущих здесь дармоедов, кстати, ты сам можешь указать на тех, кто тебе кажется слишком подозрительным.
Александр шел с Палатина, не замечая ничего вокруг, полностью погрузившись в свои мысли. Не успели они с Ливией пожить хорошо, как снова надо бедствовать. Он не строил иллюзий, что император позовет его снова. В его услугах больше не нуждались. Нет, он не клял себя за неудачу у Дидия Юлиана, она была ни при чем. Даже если бы он и добыл нужные сведения, то Пертинакс также предложил бы ему стать сингулярием. Пертинакс не хочет приближать к себе никого. Ему никто не нужен. Может быть, стоило согласиться поступить в телохранители императора, как Марий? Но военная служба не прельщала Александра. Лишь однажды в Британии поучаствовав в бойне пленных бунтовщиков-легионеров, он навсегда решил завязать с оружием. Он хотел жить искусством, а если бы удалось стать богатым и влиятельным обитателем Палатина, то он, как, например, Эклект, скупал бы картины, статуи, украшения и жил бы с Ливией в неувядаемой красоте, создававшейся человеческим гением столетиями. А казарма, приказы, устав – это все было не его. И краткие встречи с женой ради утех плоти, без возможности о чем-то поговорить, обсудить их дальнейшую жизнь, все радости и невзгоды – это тоже было не для него. Многие сказали бы – какой ты римлянин с такими взглядами?! Но Александр никогда и не ощущал себя настоящим римлянином, хоть и говорил на латыни и жил согласно обычаям римлян. Буйная, гордая кровь кельтов-венделиков давно потухла в нем, разгоревшись лишь однажды – в Британии. Кровь гречанки-матери смешала, растворила и полностью поглотила в себе кровь отца. А греки всегда
