только если к нам стучали. Мама открыла дверь с очень усталым видом и, похоже, не слишком заинтересовалась автомобилем и хоть и поблагодарила мистера Филлипса за то, что он подвез нас домой, но так, словно он просто доставил нас в кебе или проводил пешком. Ее лицо было таким же, каким привиделось мне в гостиной миссис Филлипс, и блестело белизной, как полированная кость. Но, возможно, оно стало таким не от гнева, и, после того как мистер Филлипс закончил рассказывать ей, какими очаровательными юными леди он нас считает и что он не пожелал бы других пассажирок, нет, даже будь они принцессой Уэльской и герцогиней Йоркской, она сказала, что, к сожалению, не может пригласить его войти, папы нет дома, а она очень беспокоится, потому что у ее маленького сына случился сильный приступ, какие уже несколько раз бывали у него осенью.

Это вызвало у мистера Филлипса такую бурную реакцию, что мама вскинула руки к вискам.

– Ваш сын болен? – вскричал он. – Великолепно, великолепно, лучше не придумаешь.

– Лучше не придумаешь? – в изумлении переспросила она.

– Да, мэм, лучше не придумаешь, – радостно повторил он, схватил маму за руку и стал ее трясти, словно поздравляя. – Ваш сын болен, я здесь, со мной мой автомобиль, я могу съездить за врачом, он вмиг прибудет, вы не поверите, как быстро Джордж нас отвезет, Джордж – превосходный парень, если мы скажем ему, что это ради больного малыша, он полетит, как ветер.

– Спасибо, спасибо, – ответила моя бедная мать, – но врач его уже осмотрел.

– А, так врач его осмотрел, – грустно сказал мистер Филлипс. – Уже осмотрел его? Что ж, тогда мне, пожалуй, лучше пожелать вам доброй ночи. – Но через секунду он поборол растерянность. – Когда он был у вас? – спросил он.

– Мы послали за ним около четырех, и он почти сразу приехал, – утомленно ответила мама.

– В четыре? Да ведь сколько времени прошло, больные детки нуждаются во внимании, если малыш серьезно болен, хороший врач должен осматривать его каждый час. Да бросьте, четыре часа – это не дело, – сказал мистер Филлипс с нарастающей радостью. – Я поеду и привезу врача, ему давно пора осмотреть мальчугана снова, где он живет?

– Но мы не хотим, чтобы врач приезжал еще раз, – возразила мама. Ее усталый голос звучал очень по-шотландски. – Он оставил порошки, чтобы я давала их сыну, и я знаю все, что надо делать.

– Ну, вреда-то не будет, – гнул свое мистер Филлипс, но без особой надежды. Очевидно, многолетний опыт научил его распознавать признаки поражения. – Вы точно не хотите, чтобы врач на всякий случай еще раз осмотрел вашего паренька, прежде чем вы уложите его спать? – Получив от моей матери твердый отказ, он попрощался и уже спускался с крыльца, когда его осенила новая мысль, и он развернулся и взбежал по ступеням к двери, крича: – Погодите-ка! А как насчет лекарств? Я умею заставить аптекарей открыться в неурочные часы. Выманиваю их так же ловко, как мальчишки булавкой достают улиток из ракушек. Что вам нужно для вашего мальца?

– Ничего, ничего, – взмолилась мама, заламывая руки. Не знаю, как долго продолжалась бы эта сцена, если бы из подвала не вышла Кейт с супницей, которую она отнесла в столовую, и не встала рядом с мамой у открытой двери. Минуту послушав, она сказала мистеру Филлипсу с той же простой мрачностью, с какой к нему обращался Джордж:

– Нам нужен покой. Нам нужно обеспечить ребенку покой.

Это мгновенно усмирило мистера Филлипса.

– Да, покой – самое оно для больного малыша, – нервно согласился он. – Что ж, с утра пришлю Джорджа, посмотрим, что можно сделать, я всегда говорю, что нет ничего трогательнее, чем больные малыши.

Мы посмотрели, как он спешит по садовой дорожке к автомобилю, который уже шипел и искрил, и Кейт закрыла дверь. Мы все мгновенно забыли о нем. Кейт и мама не говорили и не шевелились, они застыли безмолвно и неподвижно, скорбные и растерянные. В ту пору из-за мерцающего света газовых горелок казалось, что дома бьются в ритме пульса, что прихожую и лестницу лихорадит подобно Ричарду Куину. Я прижала к себе громадную коробку конфет, которую несла в руках, как если бы это был мой братик, а Розамунда, заикаясь, спросила:

– Он сильно б-болен?

– Ну, мы не можем понять, что с ним, – неуверенно ответила мама и провела указательным пальцем по своим сомкнутым губам.

Поднявшись к Ричарду Куину, чтобы пожелать ему доброй ночи, мы увидели, что он в самом деле очень болен. Его волосы потемнели и перестали быть русыми, и, когда он вытащил руку из-под одеяла, перевернувшись на другой бок, чтобы посмотреть, кто вошел, костяшки его пальцев оказались синими и блестящими от пота. Сейчас никто не назвал бы его красивым мальчиком, он был похож на обезьянку. Розамунда положила голову на подушку рядом с ним, а он подвинулся и положил голову на ее волосы, и они переплели пальцы. Я наклонилась над ним и тихо сказала:

– Папа Нэнси Филлипс подвез нас домой в своем автомобиле.

– Повезло вам! – ответил он. – Но вы же старше, наверное, это должно было случиться с вами раньше, чем со мной. – Внезапно за окном взревел автомобиль, а потом медленно, не переставая рычать, скрылся в темноте. – Хороший джинн вел бы себя потише, – пробормотал он и закрыл глаза.

– Какая огромная коробка конфет! – сказала мама, стоявшая в изножье кровати. – Где вы ее взяли?

– Нам подарила ее миссис Филлипс, – ответила я, возможно, слишком бесхитростно.

– Но почему? Неужели все дети получили подобные подарки?

– Нет, – ответила я. – Мы ей понравились. Я тебе потом расскажу.

Но Ричард Куин попросил пить, и мы позабыли о других делах. Я спустилась вниз и обнаружила Мэри лежащей на животе на каминном коврике. Она переписывала аппликатуру Листа к какой-то бетховенской сонате из старого издания, которое ей кто-то одолжил, и болтала ногами в воздухе – в ту пору мы всегда так делали, когда по-настоящему усердно трудились, – она сказала, что продолжит заниматься этим, пока не закончит. В столовой Корделия сидела за столом одна, потому что папы не было дома, он выступал на общественном собрании, созванном с требованием отмены непомерного налога на наследство, который ввел несколькими годами ранее сэр Уильям Вернон-Харкорт и который съедал солидные суммы у тех, кого можно было считать краеугольным камнем нации; думаю, никто из живших в то время людей не занимался более бескорыстной деятельностью. Корделия объяснила, что даже если мне, Мэри и Розамунде ужин не так важен, то она чувствует себя совершенно изможденной. Мы и представить себе не можем, насколько утомительны выступления перед публикой.

Рано утром я проснулась и не сразу поняла, который час. Часов в моей комнате не было, поскольку в нашей семье все они быстро приходили в негодность. У папы были большие золотые карманные часы с крышкой, а у мамы – маленькие французские часики на эмалевом бантике, который она прикалывала к блузке, но они часто показывали настолько неправильное время, то забегая вперед, то отставая, что даже мои родители замечали это и относили их часовщику. Так что мы научились определять время по внешним признакам не хуже крестьян из каких-нибудь захудалых местечек. Сейчас темно, подумала я; да, но нынче светлеет только в восемь. Но сейчас не восемь, потому что по главной дороге в конце улицы еще никто не едет. В ту пору транспорт создавал гораздо больше шума, чем сегодня. Основные дороги были вымощены брусчаткой, по которой оглушительно стучали лошадиные копыта, а брусчатку вдобавок укладывали на бетонное основание, гулкое, как барабан. Раз фургоны из Кента и Суррея еще не в пути, значит, еще не пробило полпятого. Мне следовало спать дальше, иначе на следующий день я не смогла бы хорошо заниматься, поэтому я закрыла глаза; уже проваливаясь в сон, я спохватилась, что забыла о чем-то неприятном, о чем забывать было глупо и легкомысленно.

В пустоте под моими веками возникли две комнаты,