— Ну что, откроем?

А в голосе явно слышалось: «Померить дашь?»

Но когда вытащили платье, Принчипесса первая же его мерить отказалась.

— Что это?! — восклицала она в негодовании. — Края неровные, кружева дешевые и, кажется, ношеные, а эта белая сетка! У нас летом на окна от комаров лучше ставят. За такое платье пусть возвращают лес обратно… Или за что там тебя замуж берут?

— Кстати говоря, о лесе… — наклонила голову Веро, — То, что Чивас Баронессу не знает, это, конечно, хорошо. Но если на свадьбу родственники Баронессы приедут, что мы тогда делать будем? Папаша, опять же, со своим лесом явится? Почему, мы об этом не подумали? Ах, извините, я забыла! Заняты же все!!!

Буржуй сидел на кровати, жевал одеяло и сочувственно слушал. Но когда за ним явился слуга и с почтением попросил пробу с ужина снять, то пес воспрял духом, почувствовал себя значимым и рванулся с такой готовностью, что слетел с кровати и проскользил по полу весь тормозной путь до самого порога. Его так и вынесло на брюхе куда-то за дверь. Даже не попрощались толком.

А после того как потеряли Буржуя, Веро с Принчипессой попробовали зайти к Хорошей — поделиться сомнениями. Но та с порога стала кричать, что у нее ужин на двести гостей народу, и если они не пришли помогать, то пусть убираются! У нее не детские игры, у нее два свадебных торта по тридцать килограмм с марципановой обтяжкой!

— Она вообще помнит, зачем она здесь? — пробормотала Веро, пятясь из кухни.

Но Максимильян всех превзошел. Он в свою аферу всех втянул, и эти все этого даже не заметили.

Как Максимильян и обещал, сразу после завтрака он пошел встречаться с Лошадником — тот примчался без опозданий, доставил во дворец первую партию овечьих башмаков. Максимильян придирчиво все потрогал, все проверил и руками от восхищения развел. Алессандра на славу постаралась. Лошадник сказал, что она всю ночь работала и какой только обуви ни сочинила — со шнуровкой, с перепонкой, с бисером, с пряжкой, с вышивкой и бантами. Придворные, толкаясь, в очередь выстроились. Лошадник схватился за голову и поскакал за новой партией. А Чивас поставил рядом с Максимильяном стол и смотрел, чтобы больше двух пар в одни руки не давали. Сам сидел в башмаках с бахромой и золотой короной и млел от тепла и тридцати процентов, которые придворные ему тут же на стол монетками складывали.

— Максимильян, — сказала Веро, когда брат вломился к ней комнату за коробкой, чтобы деньги прятать, — ты бы вместо башмаков сказал Чивасу, чтобы он окна во дворце заменил.

— Это мой следующий проект, — торопливо откликнулся Максимильян. — Нет, эта коробка маленькая, дай побольше. Я тебя всю жизнь учу, надо мыслить масштабно. Мы сначала башмаки продадим, а потом, когда это уже будет не модно, королевский подряд на окна получим. Хотя тема с обувью еще долго играть будет — у Алессандры дар на моду, она шерсть в разные цвета красит, и спрос во дворце огромный. Хотя, конечно, Лошадника надо пожалеть — он уже столько кругов намотал башмаки возить. Сам не перестаю удивляться. Но знаешь, я обожаю этих ребят. Вот вам, кстати, с Принчипессой, две пары. Алессандра лично передала. С бантиками. Тебе с алыми, Принчипессе с голубыми. Грейтесь.

После этой истории только Удав грустный ходил: Чивас сказал, чтобы он в их дела с Максимильяном не лез и комиссионных не просил — не заслужил!

Но Максимильян и здесь Удава утешил — предложил поставками вина во дворец заняться. Пообещал, что с Робертино о продукте договорится, послал к повару Сороку с письмом, чтобы тот освобождал место в сарае, ставил бочки побольше и готовился свою самогонку в дворцовых масштабах гнать.

Тогда лицо Удава на миг просветлело. Он подумал о том единственном и вечном с хорошей выдержкой, в стеклянных бутылках, что его в день свадьбы развеселить может. И направился в погреб…

Но радость так и не пришла…

…И когда Веро, с досадой дергая воротник на платье, который кололся, подошла у тронному залу, то увидела ка перед плотно закрытыми дверьми сидят мрачный Чивас на пару с еще больше мрачным Удавом. Оба наряжены в черные смокинги, нахмурены и молчаливы. Сидят как на поминках. Перед ними на столе стоит бутылка виски и четыре стакана.

Веро, застыв в дверях, еще раз потянула воротник на платье. Ну что сказать? Приятно, что им также паршиво.

— Не рано ли праздновать начали? — развязно бросила Веро, подсаживаясь за стол, и подумав, что им уже церемониться друг с другом.

И Чивас мрачно поднял на нее свой черный взгляд.

По-человечески Веро его понимала. В этом ужасном платье она была похожа на белое подбитое облако. Но потом пришел Томми, и на сердце Веро словно бальзам пролили. У того платье еще страшнее было. Его совсем наспех латали. Томми был похож на подтаявшего в апреле снеговика, что все еще держался, но его лучшие дни остались давно в январе.

И Томми, привыкший хорошо одеваться, был зол как черт. Сел за стол и мрачно кивнул на стакан. У Удава на мгновение снова интерес вспыхнул. Чивас тоже с надеждой посмотрел на Веро, но та взглядом ответила, что как хотите, а после свадьбы все во дворце коллективно пойдут на просушку.

Так и сидели, объединенные общим желанием не жениться. За ними все приходили, говорили, что гости ждут, а они сидели, молчали, расходиться не хотели.

Удав, правда, пробовал разговор завязать, но Томми всем своим видом сказал: «Убью…», и тот больше не лез.

Пока сидели, Веро, вздыхая, на окно смотрела. Думала, пролезет она в него или нет. А еще надо было в это окно Томми впихнуть — не оставлять же его Удаву. А потом надо было Лошадь найти — на сознательность животного, которое добросовестно караулит под окнами, Веро не надеялась…

Но как время ни тянули, Чивас, в конце концов, сдался. Брови сдвинул, корону надел — вид стал такой, словно на работу пошел. Недвусмысленно поднял темные глаза на Удава с Томми. Два раза гаркнул — чтобы поднимались и первыми шли — те упрямо делали вид, что в другую сторону смотрят…

А потом и за Веро с Чивасом пришел лакей на согнутых ногах. Дрожал, задыхался, ему никогда так страшно не было.

— Ваше Величество, — сказал он чуть слышно, — придворные трепещут… Ожидают чести