Шрифт:
Закладка:
– Что ты хочешь этим сказать? – угрожающе спросил эфериянин.
– Что я хочу сказать? Я хочу сказать, что убийца тот, кому на руку смерть Тефея. Что убийца тот, кто хочет столкнуть Сенхею и Анфею лбами. Что убийца тот, кому такие, как Тефей с Хилоном, мешают поработить свою родину. Я хочу сказать, – он пристально посмотрел в глаза эфериянину, – я хочу сказать, что убийца тот, кто первым обвинил Хилона в преступлении!
– Как смеешь ты клеветать в священном месте?! – грозно возвысил голос Эрептолем.
Толпа зашумела, послышались возмущённые выкрики.
– Действительно, клевета – это очень плохо, – зло прошептал Эолай, – и как удачно ты напомнил про священное место. – Он резко выбросил правую руку вперёд, вниз ладонью, тени вокруг него сгустились. – Свидетельствую, что свершено преступление, бесправное, беззаконное, бесчестное, свидетельствую, что кровь убиенного вопиет к отмщению, молю – да явится мститель. Эанке, непрощающая, неумолимая, услышь мои слова и подай мне силы совершить должное. Да узрит убийца мой гнев!
Сжав руку в кулак, он пристально посмотрел на Эрептолема и, резко развернувшись, двинулся прочь через расступившуюся толпу.
Глава XI
В ожидании Феспея, Энекл скучающе оглядывал зал, когда его внимание привлекла компания за соседним столом. Они встали, подняв чаши с пивом, мужчина с щёгольской бородой, завитой в три косы, начал тихо говорить, остальные внимательно слушали.
– Посмотри, что они делают? – полушёпотом спросил Энекл беглым говором эсхелинских селян, на случай, если кто-то из странной компании вдруг понимает по-эйнемски.
Словно невзначай обернувшись, Диоклет ответил:
– Га-нереб – клятва умершему.
– Гарпия тебя съешь, они что, идиоты в таверне клясться?
– Твои познания в мидонийских обычаях, как всегда, поражают глубиной. Это последняя часть клятвы. Первую приносят дома, вторую – в храме, третью – в общественном месте: на рынке или вот в таверне. Так делают, когда кто-то умирает. Могут поклясться совместно построить памятник в честь покойного, или содержать его семью... Или отомстить за его смерть.
– А, понял. Я слышал, пару раз вопили на рынке, мол обещаем то да это. Чушь.
– Ну да, это оно. Только вот эти, готов спорить, замыслили что-то посерьёзней. Как бы не кровную месть.
– С чего ты взял?
– Обычно, клятву оглашают громко, а эти шепчутся. Не хотят нам мешать или есть, что скрывать?
– Очередные варварские бредни. За кого они мстить-то собрались?
– Мало ли. В Нинурте каждый день кого-то убивают. Лучше с ними поосторожнее.
– Серп Эретероса, этого ещё не хватало. Только сядешь отдохнуть да выпить вина, и тут же какие-то полоумные варвары клянутся кого-то прирезать. Не могли себе другую таверну найти?
– Да уж... Ну ладно, скоро уйдут. Сейчас каждый договорит, выпьют, выльют остатки пива в поминальное блюдо – видишь, с мясом, посередине. Потерпим.
Не успел он договорить, дверь распахнулась, и на пороге появился Феспей. Не обращая внимания на бормочущих мидонян, он прошёл мимо них, и в его руке, точно по волшебству, появилась пастушья флейта.
– Так вот, – весело сказал поэт, ещё не дойдя до стола, – начнётся трагедия не с хора, а с музыки. Примерно вот так.
Феспей поднёс флейту ко рту, и на всю таверну зазвучала бодрая мелодия военного марша, но доиграть ему не удалось – сзади обрушился сильный удар, и поэт отлетел в сторону очага, а там, где он только что стоял, очутился давешний кадыкастый мидонянин с багровым от злости лицом.
– Проклятый чужеземец! – прорычал он, захлёбываясь яростью.
Эйнемы, не сговариваясь, вскочили, товарищи кадыкастого недоуменно обернулись, испуганно поднялся со стула пхакатов служка, но быстрее всех оказался Феспей. Он вскочил с пола, и глиняный кувшин, подхваченный со стойки у очага, прилетел точно в обидчика, обильно залив одежду жирным пальмовым маслом. Кадыкастый с рёвом бросился на Феспея, но Энекл преградил ему дорогу, мощным пинком в бедро сбив на землю.
– Мерзавец! Ты за это заплатишь! – завопил кадыкастый, лёжа на полу и держась за ногу.
– Добрые господа, что вы делаете?! – истошно взвизгнул пхакатов служка, но дикий крик кадыкастого: «Заткнись, черномазый!» заставил беднягу испуганно умолкнуть.
– Что вы себе позволяете, чужеземцы?! – давешний щёголь, встал напротив Энекла, другой, толстый, с пышной кудрявой бородой, но без усов, помогал товарищу подняться, ещё двое, помоложе остальных, встали чуть позади.
– Это мы что себе позволяем, варвар? – рявкнул Энекл, собираясь разразиться бранью, но на его плечо легла рука Диоклета.
– Ваш друг начал драку и получил по заслугам, – спокойно сказал он.
– Он засвистел на своей поганой дудке, когда я... – начал кадыкастый, но осёкся, и чуть тише добавил. – В священный для меня момент.
– С чего я должен был знать, священный это момент или нет?! – возмутился Феспей. – Я вас вообще не видел! Есть на свете зрелища и поприятнее!
– Да и с каких это пор шуру луш га-нереб совершают в тишине? – добавил Диоклет
Мидоняне удивлённо переглянулись.
– Откуда ты знаешь наши обычаи? – спросил щёголь.
– Да какая разница! Вы избили и опозорили свободного мидонянина! – гневно воскликнул толстый. – Кто бы ни начал, это не прощается!
– И поделом, – не сдержался Энекл. – Если этот свободный мидонянин ещё раз дёрнется, я оторву ему ногу и проломлю ей его тупую башку...
– Энекл, постой, мы не хотим убивать, – сказал Диоклет.
– Убивать?! – рассмеялся кадыкастый. – Ты, что ли, меня убьёшь, чужеземец?
– Я обещал тебе башку проломить?! – рявкнул Энекл.
– Довольно! Я – Диоклет из Эфера, это – Энекл, мы тысячники царской стражи. Вы правда хотите поднять руку на царского тысячника?
На лицах мидонян отразилось изумление. Они растерянно переглянулись. Щёголь открыл было рот, но его опередил кадыкастый:
– Диоклет, – пробормотал он возбуждённо, – Диоклет из Эфера. Так это ты убил его! Ты убил нашего иллана!
– Не убил! – резко воскликнул щёголь. – Не убил, а спас!
– Послушай своего друга,
