В это время громко раздавался чей-нибудь голос, взывавший: «Хомутов! Хомутов! Свечи!» На этот клик товарищ Хомутов, небольшого роста юркий казачок, быстро обходил нас всех и собирал дань еще совершенно целыми стеариновыми свечами. Куча тщательно пересчитывалась, завертывалась и вручалась верному из служителей училища с запиской, что именно требовалось взамен свечей. Через некоторое время возвращался служитель с определенным числом черствых булок, несколькими фунтами дешевой колбасы и банкой французской горчицы. Хомутов все проверял, распределял порционно на каждого участника посылки; мы тушили свечку, а ели в темноте, так как при этом оказывалась еще и бутылка водки, из которой Хомутов наливал каждому желающему по рюмке.

Я водки не пил, но колбасу с горчицей ел с наслаждением, однако, лишь в темноте; при свете она вызывала к себе другое отношение. Все это доставалось у дежурившего у ворот «шакала» или в принадлежащей тоже «шакалу» лавочки против главного подъезда заднего фасада училища. Денег у нас часто не бывало. Но свечи имели хождение наравне с ними. В долг же ночью брать что-либо считалось неприличным, особенно еще через служителя-солдата.

Экзамены прошли для нашего курса благополучно. Огромная масса окончила по I разряду и только три по II и в том числе юнкер Хомутов, превосходный товарищ, но не особенно успевающий.

В Красное Село мы вышли своевременно, по обычаю, и заняли свое место в Авангардном лагере, где у нас были бараки. Занятия практическими съемками, решением тактических задач в поле, а затем постоянные строевые учения батареи и хождение на полигон для практической стрельбы заполняли наше время. Обстановка и самая жизнь в лагере были гораздо приятнее, чем в Константиновском училище.

«Шакалы» были неразлучны с нашим лагерем, осторожно, но настойчиво добиваясь получения своих денег.

На обмундирование, снаряжение, покупку седла и пр. в этом училище от казны выдавалось на каждого по 225 р. (на сто рублей больше, чем в Константиновском). В числе других малоимущих товарищей под руководством своего ближайшего училищного офицера (поручик[а] Крохалева) я сшил себе экипировку: три смены белья, две пары сапог, (ботинки с калошами и высокие), мундирную пару, сюртучную пару, обыкновенное (на всякую погоду) пальто, оружие, головные уборы и пр. мелочь.

О том, куда выйти, я думал уже давно. Списавшись со своими родными, я прекрасно понял, что никакой существенной поддержки не могу получить ни от кого. Брат Николай фактически содержал Маму, сестер и младших братьев; он не мог при желании мне помогать, кроме редких присылок небольших сумм. От отца я, безусловно, и сам бы не взял ничего.

Продумав свое положение и сообразив наличность, хотя небольших, но требующих расплаты долгов, я решительно отказался от всякой мысли выхода в гвардию; из всех других частей артиллерии стоянки во внутренних губерниях и в Польше меня не привлекали.

Проснулись мои стремления повидать далекие, совершенно новые места. Я справился о дислокации наших артиллерийских бригад на окраинах империи и остановился на Кавказе. Меня манило не столько Закавказье и вновь завоеванные турецкие провинции, полные еще воспоминаниями и ужасами кровопролитной войны, сколько воспетый Пушкиным, Лермонтовым и графом Львом Толстым Северный Кавказ. Я решил взять одну из трех вакансий в 20- артиллерийскую бригаду, штаб которой располагался в г. Владикавказ, а батареи раскиданы по станицам вдоль шоссе от Владикавказа в г. Петровск. Начальство и товарищи изумились скромностью моего выбора.

Начались в лагере смотры отдельных частей войск. Батарея михайловцев и по выучке, и по стрельбе из новых, только что введенных стальных крупповских орудий[55] оказалась выдающейся. Остался доволен выучкой батареи и сам фельдмаршал великий князь Михаил Николаевич, считавшийся генерал-фельдцейхмейстером всей артиллерии. Помню на таком показном учении и катастрофу с одной из гвардейских конных батарей: на всем карьере батарея выезжала на позицию, но при крутом повороте в клубах пыли, наскочив, вероятно, на большой гранитный валун колесом, одно из орудий перевернулось, обратившись с людьми и упряжными лошадьми этого орудия в один барахтающийся клубок… И нас могла постигнуть такая же участь, так как по лихости и дерзости езды с орудиями михайловцы не уступали гвардейской конной артиллерии.

Прошли смотры и войска выступили на маневры. Для сохранности новых орудий и облегчения в движении наша батарея получила так называемые «лягушки», т. е. старого типа с казны заряжающиеся медные горные пушки, которые холостыми снарядами громко кричали, а это для маневров только и требовалось при выходе артиллерии на позиции.

Наши преподаватели специальных военных предметов добросовестно знакомили нас с недостатками нашего вооружения, снаряжения и отсталости в тактической подготовке войск, доказывая примерами только что законченной Турецкой войны на тяжкие последствия этих недочетов армии; они нам твердили о необходимости безотлагательной реформы в войсках и изменения многих совершенно устарелых, а теперь прямо вредных правил устава и привычек. К сожалению, ни в строевом обучении, ни на маневрах я не заметил как в гвардии, так и в армейских частях каких-либо в этом отношении изменений. Возвратившись с кровавых полей сражений, где часто бессмысленным образом действий войска несли чудовищные потери, которыми только и добывались успехи, все снова окунулись в строго и давно установленную атмосферу показной муштры, выправки и плац-парадов.

Все маневры строго соображались с выработанным заранее при Дворе планом проезда императора, а с ним и высочайших особ женского пола и чудовищной по размеру свиты. Все «боевые» столкновения должны были быть видимы как интересная картина с того пункта, который по плану намечался для остановки высочайших особ. Все-таки в мелких действиях на маневрах умелым начальникам можно было проявить некоторую инициативу, сообразительность и быструю находчивость. Но генеральное сражение обязательно разыгрывалось по трафарету так, чтобы главная атака происходила на Военном поле, перед Царским валиком, на котором заранее были разбиты огромные шатры, а в них сервирован высочайший завтрак для всех приглашенных и офицеров гвардии. В отчаянных клубах пыли и наша батарея в генеральном сражении во главе с лихим фон Баумгартеном куда-то удачно выскочила на фланг и громкими залпами обратила на себя благоволение императора.

Вот раздался, наконец, долгожданный, резкий и звонкий «отбой» трубачей с серебряными трубами при особе императора. Все сразу остановились, где их застал сигнал, и легли,[и] отдыхали. Вскоре те же трубы зазвучали сигналом «вызов начальников отдельных частей»: куда-то поскакали все старшие начальники до командиров частей включительно, окружив плотным кольцом императора с его ближайшей военной свитой.

Начался обстоятельный разбор маневра сначала с доклада начальника штаба всех