а Константин – в Технологическом институте). Наш Лев был большой оригинал; читал нам один из технических отделов «Артиллерии». Держал себя величественно и спокойно, читал лекции в белых перчатках и с мелом в руке. Считал, что «Артиллерия» – величайшая из всех отраслей научных знаний, содействующая прогрессу человечества. Был методичен и строг в соблюдении всех требований программы. Требовал от нас настойчивой работы и спокойных, толковых, в его духе, ответов.

Над его маленькими странностями подтрунивали, но лично его глубоко уважали за честные, прямые и чистые взгляды и безукоризненную веру в науку, хотя бы и в несколько ограниченных пределах.

Профессорский состав общеобразовательных предметов был превосходен. Высшую математику (дифференциальное, интегральное исчисления и все приложения их) читали две знаменитости: профессора Будаев[50] и Рощин[51]. Они излагали свои предметы ясно, толково и увлекательно, несмотря на сухость этих занятий по существу. Мы усердно за ними записывали все лекции. Из записей еще наших предшественников был составлен объемистый курс у слушателей каждого из этих профессоров; конспект этот ими проредактированный, инспектором классов издан в литографированном виде и роздан нам как учебник. Все-таки записи в классах много дополняли этот учебник.

Лев Львович Кирпичев

Мне выпало на долю слушать проф. Рощина, о котором вспоминаю с великим уважением. Небольшого роста, худощавый, всегда скромно одетый в один и тот же штатский сюртук, он нас поражал и привлекал очень выразительным умным лицом, обрамленным седеющей копной волос на голове, бородой и усами. Приходил он в класс тихо, спокойно, вежливо ответив на поклон, немедленно брал в руки мел: не теряя ни на что, кроме лекции, ни одной секунды, он клал мел и вытряхивал руки только по сигналу «отбой». Ни для каких представлений начальству он не одевал мундира и орденов, которых, как наград, не принимал, возбудив тем даже неудовольствие высших сфер.

Однажды, одна из самых крупных после императора высочайших особ, удостоив посещением нашего училища, явилась в нашу аудиторию на лекцию проф. Рощина, окруженная свитой и училищным начальством. Мы вскочили и по уставу ответили на привет. Рощин, не кладя мела, в запачканном сюртуке, спокойно повернулся к особе и сказал: «Я, Рощин, читаю интегралы!» Затем спокойно подошел к доске и стал продолжать свою прерванную лекцию. Особа из вежливости немножко посидела и громко с шумом ушла, не подав профессору руки. Но все наши симпатии были в эту минуту на стороне нашего профессора.

Александр Александрович Иностранцев

Геологию нам читал, и очень увлекательно, профессор Иностранцев[52], поражавший нас своей колоссальной эрудицией. Иностранную литературу, к сожалению, и здесь преподавали по старому методу, а потому с тем же результатом, что и во всех других учебных наших заведениях.

Все специальные военные предметы читались профессорами военных академий очень ясно, четко и требовательно. Курс химии, физики и практические работы в огромной (и знаменитой по величине и благоустройству) нашей лаборатории преподавали известные научные светила с мировым именем: генерал Федоров[53] и полковник Котиков. Я увлекался химией и охотно проводил не только назначенные часы в лаборатории, но и в свободное время, что поощрялось даже начальством. Словом, я слушал охотно и занимался всем, что преподавали нам по нашей широкой программе, радуясь тому, что не потерял такого полезного года преждевременным выходом в офицеры. На первой же трети года результат репетиций показал и мой незаурядный успех среди моих бойких, развитых товарищей, коренных михайловцев: я попал в первый десяток и довольно близко к верхушке.

Вся строевая часть училища была вверена командиру отдельной училищной батареи гвардии полковнику фон Баумгартену[54] с полным составом офицеров по широкому штату. Наш командир батареи был превосходный знаток своего строевого артиллерийского дела, строгий и крайне требовательный во всех отношениях. Офицерский состав был подобран ему под-стать. Внутренняя жизнь в батарее и все строевые занятия велись по строго продуманной программе: весь день с 6 ч. утра был заполнен до отказа и строевыми и классными занятиями. Очень тягостна был ежедневная (даже в праздники) верховая езда (от 6 ч. 20 м. утра) в манеже целый час, да еще половину этого времени без седла. Зимой, когда еще совсем темно, в 6 ч. утра в дортуаре раздавался громкий и резкий голос старшего берейтора училища: «Прошу слушать! На верховую смену назначены:..», а затем произносится фамилия юнкера и название очередной ему лошади, напр[имер]: «Селиков – Селедка», «Артамонов – Сарданапал» и проч. Юнкера просыпаются, вскакивают и торопятся умыться, одеться и прибежать в манеж, иначе лошадей своих не получат, как опоздавшие, а сядут на тех, что остались. Особенно все боялись «Селедки» – огромного кавалергардского мерина с острой прямой спиной, который мог вытрясти душу из завзятого кавалериста.

Обучение при орудиях далось мне быстро, а в отношении чистой выправки и строевой муштры я быстро занял такое же место, как и в прежнем училище. Верховая езда, знакомая еще в киевском корпусе, теперь мне очень пригодилась: обучающий нас (ротмистр фон Баббенет) скоро продвинул меня в голову всей смены, с одобрением отозвавшись о моем умении ладить с конем. Я был этим очень польщен и в душе возблагодарил незабвенного Павла Николаевича Юшенова. Все мы верховой езде учились очень усердно, так как умение ездить считалось признаком хорошего тона, а артиллерийские офицеры, как и в коннице, всегда должны служить на коне. Начальство строевое очень поощряло такое стремление.

Но кроме одиночной верховой езды с вольтижировкой нас учили еще с орудиями, запряженными каждое шестериком, попарно цугом, во главе с вожатым орудия; на каждой паре сидел ездовой, имя в правой руке повод второй своей лошади. Вожатый, или уносный фейерверкер, и ездовые орудия должны были твердо, сообразительно и очень внимательно ездить, иначе на больших аллюрах, при поворотах особенно, лошади путались в постромках, и дело кончалось иногда катастрофой. На роли таких конных избирались юнкера из лучших ездоков и очень усердно упражнялись в своем деле, так как в их руках была возможность провалить на ответственном смотру все обучение строевой батареи.

Нелегка была задача и «номеров орудия», напр[имер] на полном карьере по команде: «С передков! Слезай!» – едва сделан орудием крутой поворот, надо было лететь с высокого передка вниз, ударяясь руками в круп лошади и отскакивая в сторону от колес еще не остановившегося орудия, а затем броситься к хоботу лафета и быстро снять его с передка орудия. Все это требовало личной смелости, решимости, быстроты, большого навыка и смекалки. Вот почему хорошо обученный состав