Шрифт:
Закладка:
Слушатели Артиллерийской академии, как офицеры, жили на вольных городских квартирах и только являлись в академию на лекции. Здание училища и академии занимало большой участок земли от моста вдоль р. Невы, отделяясь от нее широкой мощеной набережной, а границей владения училища к этой стороне была высокая металлическая ажурная решетка.
Фасад на р. Неву был очень красив, с большим палисадником, а главный вход в здание был украшен пушками. Задний фасад всего владения выходил на улицу и здесь тоже был парадный подъезд. С этой стороны обыкновенно и входили все в училище. К этому подъезду подъехал и я.
Швейцар в ливрее с двуглавыми орлами указал дежурную комнату, где я и отрапортовал дежурному по училищу офицеру о своей явке с представлением документов. Меня прямо направили в помещение 3- курса, и здесь я был очень вежливо и любезно встречен новыми моими товарищами, коренными питомцами училища, перешедшими в 3й курс. Фельдфебель батареи (Перекрестов) сейчас же указал мне место в дортуаре. Таких как я оказалось еще два юнкера, переведенный на 3й курс.
Я прибыл в училище утром. В батарее еще никаких строевых занятий не было, а учебные классные не открывались. Училище только что вернулось из лагеря. Юнкера отдыхали, пользуясь городскими отпусками до поздних часов.
Атмосфера взаимных отношений между юнкерами и к начальствующему офицерскому персоналу резко отличалась от Константиновского училища. Скоро явился старший капитан батареи, которому я представился, и распорядился моим переодеванием в цейхгаузе в училищную артиллерийскую форму, а все прежнее обмундирование я сдал для отсылки по принадлежности.
С первого же дня и в дортуаре, и в столовой, и на прогулке по обширному палисаднику и двору перед наречным фасадом я почувствовал, что дышу совершенно другим воздухом, почти чуждым специфической сухой казарменной обстановки.
Постепенно перезнакомившись с новыми товарищами, знавшими и моего брата Михаила, я нашел между ними очень много интересных и развитых людей. В общем, почувствовал, что умственный уровень моих новых товарищей по курсу гораздо выше, чем таких же в Константиновском училище. Отношение нашивочных юнкерских властей ко всем остальным лишено было всякого «цуканья» и заносчивости. Офицерский состав батареи училища держал себя с юнкерами всех курсов строго, но ровно и вежливо, без крика и угроз. Тем не менее, никакой проступок против дисциплины и установленного порядка жизни и занятий в училище не проходил безнаказанно: наряды не в очередь на дневальство, разного рода дежурства и посылки в карцер сыпались щедро, твердо, но неукоснительно хотя и вежливо. Особенно легко назначалось запрещение «отлучаться со двора», т. е. оставление без отпуска. Вследствие этого один из самых распространенных проступков был «самовольная отлучка со двора» и днем, когда это не так было трудно, и ночью, когда все выходы заперты и охраняются, а юнкер может отлучиться, только вылезая из дортуара в форточку и спускаясь со второго этажа по водосточной трубе; товарищи же на веревке спускали вслед через форточку сапоги и другие вещи. Пойманные в такой отлучке просиживали от 20 до 30 суток в карцере, но с исполнением днем всех служебных обязанностей и посещением лекций. По словам знавших брата моего, он отличался большим искусством и изобретательностью в таких отважных и рискованных отлучках, а потому много и часто подвергался крупным дисциплинарным взысканиям, но при этом отлично учился и был любим товарищами.
Присматриваясь ближе к жизни в училище, я скоро убедился, что хотя здесь кормили лучше, чем в Константиновском училище, но не была частного буфета, а потому работа «шакалов» сказывалась тяжкими последствиями для слабых характером и любящих вкусно поесть юнкеров. Даже наш фельдфебель (Перекрестов), блестящий юноша во всех отношениях, перешел на последний курс с долгом своему «шакалу» в триста рублей. Правда, он же и требовал, что хотел и широко угощал своих друзей. Брат Миша при выпуске тоже уплатил немалую сумму «шакалу», набежавшую за три года, естественно, так как никаких доходов мы с ним не имели, кроме поддержки нашего добросердечного большака брата Коли.
Во всяком случае, Миша еле-еле справился с обмундировкой и, умчавшись на театр войны, кажется, остался должен некоторым из состоятельных товарищей. Словом, зло внутренней юнкерской жизни проявлялось в этом училище во всей силе. В лагере, особенно на маневрах, «шакалы», следуя по пятам за войсками, сбывали всяческую заваль «голодающим» и питье «жаждущим» буквально за сколько хотели, т. е. в кредит на «вольную запись». В конце концов деньги свои они с нас получали, хотя бы временно, в виде векселей.
Николай Афанасьевич Демьяненков
Учебная часть в артиллерийском училище поставлена была превосходно и прямо очаровала меня, вызывая самую горячую охоту учиться. Во главе артиллерийской академии и училища стоял известный ученый-артиллерист, уже престарелый холостяк, профессор генерал Демьянинов[48]. По своей внешности и манерам он живо напоминал мне незабвенного Павла Николаевича Юшенова. Будучи ответственным руководителем обоих вверенных ему специальных учреждений, он сумел подобрать превосходных сотрудников. Нисходя до мелочей, он, однако, давал каждому из нас возможность работать по своему делу с инициативой, которую он очень в подчиненных поощрял.
Жил г. Демьянинов очень скромно в своей казенной квартире со своей сестрой, старой девицей, которая заправляла всем его хозяйством. С юнкерами обращался всегда ровно, спокойно, без криков и угроз, но любил читать нам нотации, глядя обыкновенно куда-то вдаль, поверх тех, кто перед ним стоял, а роста он был большого. На лекциях он садился на кафедре, повернувшись лицом к стене, и так и произносил свою интересную и увлекательную историю артиллерийского дела, до конца не поворачиваясь к слушателям. Только по сигналу «отбой» он грузно поднимался, вставал и молча уходил. Мы его лекции любили, слушали его всегда с полным вниманием, а к странностям его скоро привыкли. Думаю, что в этих странностях было разумное основание: он страдал сердечными приступами и силою своей воли выработал у себя привычку не развлекаться и не раздражаться из-за пустяков. Отношение его к питомцам вверенных ему учреждений было по существу всегда вдумчивое, справедливое, а не чисто формальное и сухое.
Вспоминаю о нем с чувством глубокого уважения. Инспектором учебной части считался профессор полковник Лев Кирпичев[49], тоже ученый артиллерист и старый холостяк. Семья Кирпичевых, состоявшая из нескольких братьев, была очень талантливая, а все братья были профессорами (Нил – Инженерной академии,
