Шрифт:
Закладка:
Успокоил нас в значительной степени прапорщик Моравский, коренной уроженец Кавказа, который имел каких-то родных во Владикавказе и знал этот город с детства. Мы решили поэтому взять извозчика (парный экипаж) и ехать, по его совету, в самую лучшую гостиницу («Франция»), где расплачиваются за пребывание только в конце недели. За это время он нам достанет денег и все устроится. Так мы и поступили.
Ночью трудно было что-либо видеть, но все же специфическая атмосфера и общий вид кавказского города бросились нам в глаза: смесь туземных саклей и русских построек, пестрота населения, очень разнообразного и по виду, и по говору, а главное, оживленное и непривычное для русского глаза движение населения: пеших, конных, на двухколесных арбах с буйволовой упряжкой, отличных парных извозчиков с упряжкой обязательно парой лошадей и тут же нагруженные верблюды и маленькие ослики.
В гостинице Моравский распорядился взять на себя номер, потребовал лишние кровати для нас и заказал ужин. Мы с некоторой жутью поели, напились чаю и поторопились лечь, очень крепко заснув. Утром мы поднялись с восходом солнца. Первое, что меня поразило – чудно освещенный горный хребет. Я еще в жизни своей не видел таких высоких и снежных гор, и картина, какую представляет из себя могучий Кавказский хребет, очаровала меня, поглотив совершенно на некоторое время все мое внимание. Моравский успел встать раньше нас; он нанял нам парного извозчика за четыре рубля туда и обратно в лагерь 20й артиллерийской бригады, находившийся в 8-и верстах от города, около местного артиллерийского полигона. За вычетом этого расхода, у нас троих оставалось на все и вся 1 руб. 37 коп.
Мы скромно напились чаю с чуреком (туземным плоским свежим хлебом), сердечно пожелали нашему распорядительному спутнику Моравскому успеха в поисках родни и денег, а сами облачились в парадные мундиры, захватив и пальто внакидку, уселись в фаэтон[57] и потянулись через город в лагерь.
Чудная панорама снежного горного хребта и множество новых людей по пути развлекали наше внимание. Мы ехали молча, изредка обмениваясь впечатлениями. За городом фаэтонщик свернул с шоссированной большой дороги т повез нас по бугристой песчаной местности, заросшей кустами. Фаэтон для пары лошадей по этому песчаному проселку был все-таки тяжел, и мы ехали довольно медленно. Солнце сильно жгло, поднимаясь на полдень, когда мы подъехали к передней линейке палаток бригадного лагеря: он раскинулся огромным квадратом на выровненной зеленой площади, на которой редкими черными полосами выделялись батарейные коновязи с лошадьми и белеющие около них ряды палаток. Впереди широкой, усыпанной желтым песком передней линейки тянулась длинная линия не снятых с передков артиллерийских орудий.
Остановив фаэтон вне передней линейки и оставив извозчику наши пальто, мы спросили стоявшего «под грибом» (навес на столбе) дневального, где палатка командира бригады. Он весело и добродушно указал нам рукой на простую офицерскую палатку, очень аккуратно разбитую, а около нее на козлах денежный ящик, а при нем часовой с холодным оружием.
Мы подошли к палатке, обратив на себя внимание уже немолодых солдат. Один из них (оказался денщиком генерала) сейчас же побежал в палатку доложить о нашем прибытии. Скоро вышел из палатки небольшого роста генерал-майор (Иван Григорьевич Болтенко[58]) в белом расстегнутом кителе, под которым виднелся белый жилет, в генеральских брюках навыпуск. Он пошел нам навстречу. Мы упредили его рапортом по уставу. Он добродушно выслушал, крепко пожал каждому руку, а затем сказал: «Ну вот, очень рад, а то нашу бригаду забыли и нам молодежь не присылают. Уже несколько лет подряд никто не выходил к нам из Михайловского училища. Добро пожаловать!»
Весть о прибытии «новеньких» офицеров быстро пробежала по лагерю, и из всех палаток показывались головы любопытных.
Пока мы разговаривали, стоя у палатки с генералом, подошел к нему грузный старый полковник (Рыпинский[59]).
– Вот, жаловались вы мне давно, что у вас в батарее нет ни одного «михайловца» и вам не управиться без знающего офицера с новыми нашими орудиями! Скорее берите подпоручика Артамонова, а то другие его захватят! – сказал добродушно генерал этому полковнику, командиру 4й батареи.
– Большое вам спасибо, ваше превосходительство, охотно прошу подпоручика в свою батарею, ответил полковник, подавая мне руку.
Иван Григорьевич Болтенков
В это время быстрым шагом подошел к нашей группе очень моложавый и бодрый полковник (Ландкевич), оказавшийся командиром 6й (горной) батареи.
– А вы опоздали! Берите скорее прапорщика К., а том совсем останетесь без субалтерна, – сказал ему так же добродушно генерал.
Так разыгралось назначение наше на службу в самой бригаде. Раздался звонкий сигнал «вызов начальников отдельных частей».
– Прежде всего, пойдем в общую столовую поесть щей да каши, а потом и о телах поговорите, – добродушно пригласил генерал, и все двинулись вслед за ним к видневшемуся вдали большому белому шатру.
Полковник Рыпинский, взяв меня за руку, несколько отвел в сторону и спросил:
– Небось, в Питере и в дороге поистратились? Да? Деньжонок нет, вероятно, ни копейки? Рублей тридцать будет довольно на первое время?
И прежде, чем я успел опомниться, он сунул мне в руку пачку кредиток.
В это время к нам подошел стройный красивый капитан с черными усами.
– А вот и старший офицер батареи капитан Янжул,[60] а это наш новый товарищ подпоручик Артамонов. Ну, капитан, передаю его в ваши руки, устройте как следует, – сказал полковник.
Мы с капитаном обменялись рукопожатием. Узнав, что я приехал сюда на извозчике, а мои вещи еще в гостинице, капитан немедленно крикнул: «Бодров!». Выскочил из какой-то палатки бравый старший фейерверкер.
– Вот наш новый офицер подпоручик Артамонов, командир 1го взвода. Сейчас заложить батарейный фургон и съездить во «Францию», там заплатишь, что по счету с них
