Рен делает шаг вперед, но я протягиваю руку.

— Не твое дело. Иди, сядь и жди своей очереди, — рычит стражник с шокером.

Плечи Рен напрягаются. Ее ноздри раздуваются, когда она глубоко вдыхает. Я игнорирую жреца и стражников и поворачиваюсь к Рен. Обхватив ладонями ее щеки, я оставляю нежный поцелуй на ее губах. Она смотрит на меня своими потрясающими темно — синими глазами.

— Я найду тебя. — Я не знаю, куда направляюсь, но я не потеряю Рен.

— Может быть, я найду тебя первым, — тихо говорит Рен, чтобы слышал только я.

— Мы можем найти друг друга. — Я улыбаюсь ей, и ее рот приоткрывается от удивления.

— Это действительно банально.

— Я нахожу, что ты пробуждаешь во мне самое худшее. — Я тихо посмеиваюсь.

— Хватит, — рявкает жрец. — Пойдем с нами сейчас, иначе мы разберемся с этим менее цивилизованным способом.

Я бросаю взгляд на жреца через плечо, но неохотно отпускаю Рен. Я не оглядываюсь на нее, когда ухожу со своим эскортом. Боюсь, я не смогу уйти, если сделаю это.

ГЛАВА 28

РЕН

Я жду одна в комнате двадцать семь минут. Здесь нет часов, но я знаю, сколько прошло времени, потому что считаю секунды, а затем минуты. Тошнота от страха и беспокойства за Атласа заставляет меня мерить шагами комнату, хотя мое ноющее тело кричит, что я должна сесть и отдохнуть.

Звуковой сигнал и щелчок заставляют меня повернуться к двери. В коридоре маячат тот же жрец и трое стражников, что и раньше.

— Пойдем. — Жрец щелкает пальцами. Он не заходит в комнату, как будто боится, что зверь поменяется с ним ролями и вместо этого запрет его в клетке.

Я могла бы разбить его лицо о стену. Боги, это было бы здорово. Хотя мне любопытно, где мы находимся. Не говоря уже о том, что для меня важнее придумать, как выбраться отсюда, чем прибегать к насилию. Я присоединяюсь к своей свите в коридоре и следую за одним из стражников, который показывает дорогу.

От жреца пахнет уксусом. Он продолжает тянуться к моей руке, как будто хочет обнять меня, но потом передумывает.

Я не могу сказать, боится ли он меня, или кто — то сказал ему не прикасаться ко мне. Какой бы ни была причина, я рада, что он держит свои руки при себе. Он постоянно вытирает ладони о халат, и не нужно быть гением, чтобы догадаться, что они вспотели. Интересно, это нормально или я заставляю его нервничать? Я поворачиваю голову, когда чувствую его пристальный взгляд на своем лице. Его глаза немедленно опускаются, но затем его грудь выпячивается, как будто он пытается казаться больше.

Аид, помоги мне.

Жрец поднимает нас наверх на грузовом лифте. Я почти уверена, что мы в отеле, а не в чьем — то доме, хотя с этими богатыми придурками трудно сказать наверняка. Все они стараются превзойти друг друга самым большим домом, самыми блестящими драгоценностями, самой большой яхтой, которая стоит у причала, потому что никто не может увидеть тебя, если ты на воде. Они сравнивают, сколько у них машин, которые никогда не ездили. И все это в то время, как остальные из нас едва сводят концы с концами.

Меня ведут в отгороженную комнату. Мы стоим за большой черной занавеской, которая закрывает мне три четверти комнаты. Установлена импровизированная сцена. Хотя я не могу видеть, что происходит по ту сторону занавеса, до меня доносится гул возбужденной болтовни.

Атлас не знал, что это такое. Никто никогда не говорит о чемпионах, которые не выигрывают игр. Некоторые из них умирают, как моя мать, как Ченс и Тайсон. Но не все. Когда я увидела Ларк на вечеринке у Зевса, а затем снова в доме Натаниэля, это было потрясением. Я никогда не ожидала, что чемпионов превратят в слуг. Неужели это та судьба, к которой мы с Атласом направляемся?

— Продолжай. Поднимайся туда. — Вонючий жрец подталкивает меня к лестнице. Я бросаю на него взгляд через плечо, даже поднимаясь на сцену. Он заметно съеживается. Это еще одна причина, по которой я ненавижу жрецов. Это организация, состоящая из кучки придурков, которые хотят чувствовать свое превосходство над другими. Они пользуются своей властью так, как будто это означает, что их уважают просто из — за их мантии. Этого дерьма нельзя требовать. Вы должны заслужить это.

Молодая женщина в обтягивающей юбке — карандаш и шелковой блузке поправляет на носу очки и машет мне рукой, приглашая пройти. Она похожа на женскую версию Руперта, ассистента Фаддея.

— Я не знаю, чего ты от меня хочешь, — говорю я ей вместо того, чтобы следовать за ее дико жестикулирующей рукой.

— Поднимайся на сцену, — шипит она мне и указывает на место в занавесе, где ткань расходится. С тяжелым вздохом я протискиваюсь внутрь и осматриваю открывшееся передо мной зрелище. Здесь расставлено добрых двадцать рядов складных стульев. Все до единого заняты. Люди одеты так, словно собираются в оперу: мужчины в смокингах, а женщины в облегающих и соблазнительных платьях.

Толпа смотрит на меня с такой жадностью на лицах, что я чуть не делаю шаг назад. В углу сцены за подиумом стоит мужчина с молотком в руке. Это суд общественного мнения или что — то в этом роде?

— А теперь, последний лот нашего вечера, — говорит человек за трибуной, его голос драматически повышается и понижается.

Он только что назвал меня «лот»?

— Известно, что павший чемпион Ареса — огненная тварь. Этой девушке понадобится кто — то с твердой рукой, чтобы держать ее в узде.

Я медленно поворачиваю голову, чтобы посмотреть на говорящего мужчину. Он что, разыгрывает меня?

— Она сильная, и я думаю, мы все помним, что она знает, как хорошо провести время. Вы ведь не пропустили это небольшое «общение» с чемпионом Зевса, не так ли? — Мужчина хихикает, и толпа присоединяется. Я отвожу взгляд от мужчины и смотрю вниз на ряды людей с отвращением, написанным на моем лице. Что за сборище болванов.

— С таким сокровищем, как это, мы открываем торги с 10 000.

Ставки? В моей голове звучит то, что сказал доктор. Аукцион. Они выставляют меня на аукцион, как предмет мебели или кучу хлама из подвала какой — нибудь бабушки. Это то, что происходит с чемпионами, которые покидают игру?

Моя Фурия так близка к выходу на поверхность, что я чувствую, как кости в моей спине сами собой переставляются. Я