Хорошо. Я надеюсь, что она получит миллион порезов.

Атлас поворачивается ко мне, опасно покачиваясь. Кончик его меча волочится по грязи, когда он, спотыкаясь, делает шаг вперед. Его обычно золотистая кожа потеряла весь свой цвет.

— Атлас? — Хрипло выдыхаю я. Я не собираюсь умирать, но чувствую себя неважно.

— Черт возьми, маленькая птичка, — выдыхает Атлас, как будто ему трудно отдышаться.

Пуля не должна была так на него подействовать. В его жилах течет кровь Зевса. Он делает еще один шаг ко мне и спотыкается. Он протягивает руку, как будто хочет поднять меня, но его ноги подкашиваются, и он падает на колени.

Стиснув зубы, я подтягиваюсь, издавая почти беззвучный крик, когда стаскиваю свое тело с арматуры. Черт, вытаскивать это из тела гораздо больнее. Вода стекает по моему лицу, попадая в глаза и затуманивая зрение. Или, может быть, я плачу.

Я задыхаюсь и кашляю, когда последний дюйм стали покидает мое тело. Заваливаясь на бок, я заставляю себя не блевать. Я втягиваю воздух через нос и выдыхаю через рот, пытаясь уменьшить тошноту. Атлас оседает в нескольких футах от меня. Мне требуются все силы, чтобы подняться на четвереньки, а затем я практически подтягиваюсь к нему всем телом. Моя грудь пульсирует при каждом движении. В боку дерьмово, но ничего похожего на пулевое ранение. Боль от травмы распространяется по телу, и у меня ноет спина. Удержать крылья едва ли не сложнее, чем оторвать себя от арматуры.

— Атлас. Вставай. — Мой голос не громче шепота. Моя рука скользкая от крови, когда я протягиваю руку, чтобы коснуться груди Атласа. И тут я вижу черную полоску, ползущую по моей руке. Я оттягиваю бретельку своей пропитанной кровью майки и смотрю на пулевое ранение. На самом деле место входа небольшое, но меня это не особо беспокоит. Из раны расходятся черные вены.

— Что? — Я моргаю от дождя, попадающего в глаза, зрение затуманивается.

Вот только… Проблема не в этом. Земля вздымается, и я падаю на предплечья, застонав от горячего укола боли, исходящего от пулевого ранения. Все вокруг вращается.

Мы все еще в Доме Смеха?

Глаза Атласа закрыты. Он полностью отключился. Моя голова весит тысячу фунтов. Официально держать ее — самое сложное, что мне когда — либо приходилось делать. Мои руки трясутся, вероятно, из — за того, что они поддерживают огромный вес моей головы. Мое тело, наконец, сдается, мое лицо падает на грудь Атласа. Это было бы неплохо, если бы он не был сложен как кирпичная стена.

— Ой. — Я едва выдыхаю это слово, прежде чем мои веки становятся слишком тяжелыми. Чернота расползается по краям моего зрения. Она ползет вниз по моей руке; она поглощает меня целиком. Пока, наконец, это все, что я осознаю.

ГЛАВА 26

РЕН

Мне уже снился этот сон. Я еду в машине по бесконечной ухабистой дороге. Здесь нет кондиционера, поэтому моя кожа липкая от пота, и все болит от долгого сидения. А еще меня немного подташнивает оттого, что я застряла на душном заднем сиденье.

Моя машина попадает в выбоину, а затем ругается. — Черт, смотри, куда едешь.

Странно, что моя машина разговаривает.

— Какая разница? Если она не умрет от этих ран, то с тем, кто ее купит, она не протянет больше нескольких месяцев, — говорит другой голос.

— Я слышал, что пули были покрыты кровью Гидры. Эта сучка надолго выбыла из игры.

Подождите минутку. Я пытаюсь открыть глаза. Яркий верхний свет ослепляет меня. Где, черт возьми, я нахожусь? Это определенно не машина, и я не сплю. Двое мужчин толкают меня на носилках. Этот парень сказал, что кто — то собирается меня купить?

— Она — гораздо лучшее вложение средств, чем на последнем аукционе. Ты слышал, какой — то элитный придурок заплатил шесть миллионов, чтобы стать одним из стрелков на испытание?

Мои глаза закрываются, а желудок переворачивается. Я пытаюсь сориентироваться. Я не знаю, где я, и я не знаю, кто эти два идиота, так что же я помню? Испытание. Этот дурацкий Дом Смеха. Люди, которые, очевидно, делают ставки ради удовольствия пострелять в нас. Шлюха Джейд с долбаным пистолетом. Атлас прыгает ради меня под пулю. Почему? И где он?

По общему признанию, он мог быть прямо за мной, и я бы понятия не имела, но я не чувствую его поблизости.

Должно быть, мы оба потеряли сознание там, в Доме Смеха. Эти черные полосы ползли по моей руке от пулевого ранения в верхней части груди. Я не могу поднять голову, чтобы посмотреть, на месте ли они, потому что она слишком тяжелая, но я знаю, что пуля все еще застряла в моей мышце. Я чувствую, что она застряла там. Больше беспокоит то, что рана в животе от арматурного стержня еще не закрылась. Она уже должна зажить.

Мужчина у моих ног распахивает вращающиеся двери. Меня вкатывают в комнату, в которой почему — то даже светлее, чем в коридоре.

— Хорошо, док, она в вашем распоряжении, — говорит мужчина у моей головы, сильно толкая носилки. Я несусь через комнату, пока металлические перила у моих ног не ударяются о стену, толкая мое тело. Всплеск боли заставляет мои раны пульсировать. Придурки.

— Пожалуйста, уходите, пока не испортили еще какую — нибудь мебель. — Эти слова принадлежат мужчине с напряженным британским акцентом.

Как только носилки перестают двигаться, я приоткрываю глаза. Ровно настолько, чтобы увидеть удаляющиеся спины двух мужчин, которые привезли меня сюда. Обладатель высокомерного голоса читает лист бумаги и не обращает на меня никакого внимания. Его рост не может быть выше пяти футов трех дюймов, и я бы предположила, что вешу больше, чем он. Ему самое малое семьдесят, но у него все еще копна седых волос. Они торчат, как будто он встал с кровати и не потрудился посмотреться в зеркало.

Быстрый осмотр комнаты, и я понимаю, что нахожусь в чем — то вроде медицинского отсека. Помещение небольшое. Там едва хватает места для каталки, на которой я лежу, оранжевого пластикового стула в углу, столешницы с маленькой раковиной и ряда блестящих белых шкафчиков.

Я раздумываю, не притвориться ли мне, что я все еще без сознания, когда доктор откладывает свою бумагу и подходит, чтобы встать рядом со мной.

— А, ты проснулась. Очень жаль для тебя. Было бы