представления о политике оказались подверженными весьма значительным колебаниям, причем это касалось именно тех параметров, которые для Алмонда и Вербы были важными, – объема усваиваемой гражданами политической информации (то есть политической заинтересованности), доверия к правительству, веры в политические институты и в возможность оказывать на них влияние, гордости за собственную страну и пр.

Чем же объясняются эти колебания? Сегодня нам известен ответ и на этот вопрос. Они определяются, во-первых, национальным политическим контекстом и, во-вторых, доступностью политической информации и ее характером. Если Алмонд и Верба (а также их предшественники, занимавшиеся изучением выборов) и установили что-то с весьма высокой степенью достоверности, так это то, что люди вообще-то не очень интересуются политикой. У них, как правило, другие приоритеты. Но если политика начинает непосредственно влиять на их жизнь, то интерес возрастает. Бурная политическая динамика способствует не только интересу к политике, но и формированию взглядов и даже убеждений, которые эту динамику отражают. Для формирования того и другого люди, если они не занимаются политикой профессионально и, стало быть, не имеют непосредственного опыта в этой сфере, должны откуда-то получать информацию.

Естественно, эту информацию предоставляют в основном СМИ. В условиях демократии в СМИ представлены различные политические позиции, разделяемые политическими игроками – правящими и оппозиционными партиями. Поэтому опросы общественного мнения показывают, что некоторые граждане поддерживают правительство, а другие – оппозицию. Если же политическая информация поступает только из одного источника, от правительства, то эта модель искажается. В условиях авторитаризма поддержка правительства становится единственной позицией, доступной значительному большинству граждан.

Конечно, на это можно возразить, что при желании кто угодно может прорвать монополию властей и в изобилии получать информацию с противоположной стороны. Доступ к интернету есть почти у каждого. Но ключевое условие здесь – «при желании». Именно потому, что политика обычно находится на периферии массового сознания, такого желания, как правило, нет. Оно возникает только тогда, когда обыденные обстоятельства жизни в стране ясно показывают населению, что все пошло не так, правительство не справляется. Тогда перемена общественных настроений может произойти очень быстро. Я бы предположил, что в конце 1916 года большинство жителей России держалось монархических взглядов. К лету 1917 года такие взгляды стали маргинальными. Сначала сменился режим, а потом и массовые политические установки. Такова реальная, а не вымышленная каузальность между массовыми политическими представлениями и режимом.

В России этот момент отнюдь не наступил. Отсюда – поддержка правительства, которую фиксируют опросы общественного мнения. Только естественно, что эта поддержка распространяется и на внешнеполитические действия руководства. Иногда говорят, что, отвечая на вопросы полстеров, российские граждане всего лишь проявляют лояльность. Мне эта формулировка представляется преувеличенной.

Думаю, граждане в довольно значительной массе реально поддерживают то, что им предлагают считать «специальной военной операцией». Они верят, что «СВО» обеспечивает им безопасность, спасает жителей Донбасса от «украинских зверств», повышает авторитет России и далее по списку. А как иначе? Именно это им объясняют пропагандисты, говорящие от имени власти, которой люди по-прежнему доверяют. За пределами этого большинства остаются с одной стороны те, кто давно уже не поддерживает режим ни в каких его начинаниях, и таких немало, а с другой – те, кто стоит за полное уничтожение Украины, как это свойственно, например, сторонникам Игоря Гиркина-Стрелкова. Но это – ничтожное меньшинство, и его отношение к режиму тоже отнюдь не однозначно.

Многих в России и за ее пределами— и вполне обоснованно – удручает то обстоятельство, что наши сограждане поддерживают недостойное правительство. Но, по правде сказать, трудно было бы ожидать иного. Любому человеку известно, что государства иногда вступают в вооруженные конфликты. Это, с точки зрения массового сознания, нормально. Некоторые публицисты, ныне посыпающие себе голову пеплом по поводу событий в Украине, в течение многих лет игнорировали российское вмешательство в Сирии, сопровождавшееся колоссальным количеством жертв среди мирного населения. Украина нам ближе, чем Сирия? Несомненно. Но тогда признайте, что проблема не в спецоперации как таковой, а лишь в том, против кого ее можно вести, а против кого нельзя. Российского обывателя, по крайней мере, не обвинишь в такой сомнительной избирательности.

Нет никаких оснований полагать, что российское массовое сознание существенно отличается от типа массовых настроений, господствовавших в других странах, которые становились заложницами агрессивных авторитарных режимов, – например, Германии в 1930-х. Массовое сознание в нашей стране деформировано десятилетиями авторитаризма, но подобные деформации поддаются исправлению, и это дает почву для оптимизма.

Однако закончить хотелось бы совсем уж крамольной для российской оппозиционной публицистики мыслью, навеянной классиками изучения политической культуры. Ключевыми характеристиками «гражданской культуры» Алмонд и Верба считали высокий уровень доверия к правительству и отказ от насильственных методов борьбы против него. Эпизодически, в условиях глубоких и всесторонних кризисов, многие страны переживали периоды, когда доверие к правительствам снижалось до нуля, а люди массами выходили на улицы с оружием в руках. Иногда это было к лучшему.

Однако длительными такие периоды быть не могут, потому что тогда это уже не национально-государственное состояние, а несостоявшееся государство вроде современного Йемена. Несостоявшееся государство, растянувшееся по всему северу гигантского континента и нашпигованное ядерным оружием, стало бы кошмаром для всего человечества. Но если мы хотим, чтобы Россия пришла к нормальной национальной государственности, то желание ее населения доверять своему правительству, идентифицировать себя с собственным государством не должно рассматриваться как врожденная болезнь. Это – ресурс, который когда-нибудь будет востребован для строительства новой России.

4.3.2 Российское массовое сознание в сравнительной перспективе

Мысль о том, что русские по своей природе жаждут тиранической власти, не способны мыслить себя вне авторитарного государства, да и вообще рабы по природе, можно проводить прямолинейно, а можно – утонченно (например, с помощью теории о «советском человеке», исповедуемой некоторыми социологами-полстерами), но вывод всегда один: почва российского массового сознания слишком скудна, чтобы воспринять идею демократии во всем ее великолепии. Всходы если и будут, то нескоро. Дойдя до этого пункта, обычно вворачивают навязшую на зубах библейскую метафору с Моисеем, сорок лет водившим свой народ по пустыне. При этом забывают, что сомнительные качества навигатора вызвали у его людей такое недовольство Моисеем, что они в массе начали поклоняться золотому тельцу.

Понятно, что обсуждать массовое сознание без опоры на опросы общественного мнения бессмысленно. Я не буду сейчас вдаваться в полемику о том, насколько адекватны результаты, которые опросная социология дает в условиях авторитаризма вообще и в России в частности. Скажем так: я нахожу эти результаты ограниченно полезными, и они тем менее полезны, чем более чувствительными для респондентов являются вопросы, задаваемые полстерами, в текущей политической конъюнктуре. Отсюда вытекает, что ответы на вопросы, задаваемые на темы общего, мировоззренческого