и покупал себе булочку или кусок пудинга. Хорошо помнятся мне две лавки, где продавались эти самые пудинги. Смотря по состоянию своих финансов, я заходил то в одну из них, то в другую. В одной лавке пудинг был чудесный, настоящий, с коринкой, „специальный“ и дорогой; кусок стоил два пенса, в то время как в другой лавке такой же кусок простого пудинга можно было купить всего за один пенс. Пудинг этот был солидный, тяжелый, клейкий, с крупными изюминками, расположенными на почтительном расстоянии одна от другой. Этот пудинг бывал обыкновенно готов в обеденное время, и я часто им обедал. Когда же мне удавалось обедать регулярно, я брал в соседней кухмистерской порцию сосисок и хлебец за один пенс или за четыре пенса требовал себе порцию кровавого ростбифа. Иногда вместо обеда я ел хлеб с сыром и запивал пивом в жалкой портерной, находившейся как раз против нашего склада… Однажды, взяв под мышку хлебец, принесенный из дому и завернутый в бумагу, словно это была книга, я отважился зайти в известный модный трактир близ Дрэри-Лина и заказал себе там порцию бифштекса. Не знаю, что подумал официант при виде такого маленького посетителя, но только он стоял, вытаращив на меня глаза, а потом привел еще товарища, чтобы и тот полюбовался, как я обедаю. Я дал ему на чай полпенни и, но правде сказать, искренно обрадовался бы, если б он отказался принять его от меня… Когда у меня бывали деньги, то я покупал себе кружку кофе и бутерброд. Во время безденежья я обыкновенно или любовался колбасными изделиями на Флит-стрит, или доходил до самого Ковентгарденского рынка и наслаждался там видом ананасов»[198].

Лавка подержанной одежды. Фото. Сер. XIX века

«На Хай-стрит в Боро, близ церкви Святого Георгия, стоит, как это каждому известно, небольшая долговая тюрьма, называемая Маршалси. Хотя теперь она уже не похожа на ту отвратительную клоаку, какою была прежде, но и теперь в ней мало соблазнительного для любителей сорить деньгами или утешительного для людей просто нерасчетливых… Я не выношу этой части Лондона, — признается Диккенс. — Главная улица там — широкая, магазины просторные; грохот экипажей, топот пешеходов, текущих сплошным потоком, все звуки деловой суеты оглашают ее с утра до полуночи. Прилегающие же улицы узки и грязны; бедность и разврат гноем растекаются по густонаселенным переулкам; нужда и горе загнаны в тесную тюрьму; на всем как будто лежит тень уныния и печали, навевающая мысли о болезни и разрушении»[199].

Позднегеоргианский Лондон был похож на девочку-подростка, угловатую, некрасивую, пока еще не сознающую своих возможностей, но уже стоящую на пороге чудесного превращения в блистательную красавицу. Великим городом, одним из тех, в которых вершатся судьбы мира, Лондон стал немного позже, в правление королевы Виктории, а пока что превращение только готовилось.

Постепенно Лондон становился более удобным для проживания. В 1807 году, в рамках подготовки к празднованию семидесятилетия Георга III, на фешенебельной Пэлл-Мэлл появились первые в городе газовые уличные фонари, которые не просто «мерцали во мраке», по выражению Джорджа Колмана-младшего[200], а реально освещали окружающее пространство. Уличное освещение — это не просто бытовое удобство, но и мощный стимул к развитию ночной жизни города. На освещаемых (хорошо освещаемых) улицах магазины и прочие заведения не закрывались сразу же по наступлении темноты, появилась мода «гулять под фонарями», театральные представления стали затягиваться до глубокой ночи… Примечательно, что и в наши дни в Лондоне можно встретить газовые фонари, например — в Ковент-Гардене[201] или же на Трафальгарской площади. Правда, зажигаются и гасятся они автоматически, с помощью механических часов. Современным фонарщикам не приходится обходить свою территорию дважды в день, они всего лишь следят за исправностью регулирующего механизма.

Задумывались ли вы о том, откуда в начале XIX века брался газ, ведь никакой газодобывающей промышленности в то время и в помине не существовало? Газ получали при перегонке угля в кокс[202]. Сначала газ рассматривали как побочный продукт процесса, но довольно скоро начали его использовать.

В 1829 году парламент принял Акт о столичной полиции, согласно которому была создана лондонская полиция, пришедшая на смену сторожам и констеблям. Обязанности «бегунов с Боу-стрит» существенно сократились, но этот отряд продолжал существовать до 1839 года.

Лондонских полицейских называют «бобби», но мало кто знает происхождение этого прозвища, образованного от имени министра внутренних дел Роберта Пила[203], основателя столичной полиции. Было еще и прозвище «пилеры», но оно не прижилось — «бобби» звучит проще, понятнее и теплее. Спустя десять лет новый парламентский акт расширил границы Столичного полицейского округа и упорядочил структуру полицейских сил, которые прежде дублировались не только «бегунами с Боу-стрит», но и Речной полицией Темзы, сформированной в 1800 году для борьбы с кражами судов и совершаемыми с них грабежами.

Лондонские трущобы. Сер. XIX века

Первые полицейские были одеты в синие фраки и высокие цилиндры. Форму им придумали со смыслом, так, чтобы они в своих синих фраках не выделялись из толпы, но их можно было бы опознать по высоким цилиндрам. Более практичные шлемы, отдаленно напоминающие современные, появились только в 1863 году. Воротник полицейского фрака сделали высоким и плотным. Не красоты ради, а для того, чтобы защитить «бобби» от распространенного в то время способа убийства — удавкой, которая набрасывалась на шею сзади. Вооружение полицейского состояло из дубинки и свистка, более серьезное оружие выдавалось только при участии в операциях. Современные стражи правопорядка привыкли жаловаться на свой «безразмерный» график работы, но их предшественникам приходилось куда тяжелее — дневное патрулирование длилось с семи часов утра до девяти часов вечера, а ночное, соответственно, с девяти вечера до семи утра. Перерывов не предусматривалось, выходных тоже. Отдыхали полицейские всего пять дней в году, обычно отпуск предоставлялся на Рождество или на Пасху. Странно, что при таком графике у полицейских находилось время для создания семьи. Кстати — жениться было можно только с разрешения начальства. В полицию отбирались люди с незапятнанной репутацией, и начальник должен был убедиться в том, что его подчиненный выбрал себе достойную спутницу жизни.

Лондонский мост. 1890

В 1829 году на лондонских улицах появились не только полицейские, но и омнибусы — большие (на двадцать два пассажира) кареты, курсирующие по определенным маршрутам. Отцом лондонского общественного транспорта стал каретный мастер Джордж Шиллибир, увидевший омнибусы в Париже. Проезд стоил один шиллинг — не так уж и дешево, но все же