В 1756 году в обход северных границ Лондона проложили Новую дорогу для скота, перегоняемого на рынок в Смитфилде. Это позволило разгрузить лондонские улицы. Жители были довольны, а вот торговцы скотом — не очень, поскольку дорога была платной. Изначально на расстоянии в пятьдесят футов[185] от края дороги запрещалось строительство зданий. Это было сделано для того, чтобы дорога, имевшая шестьдесят футов[186] в ширину, всегда бы оставалась широкой — власти хорошо знали, насколько сильно строительство сужает улицы. Но Лондон уже вступил в пору быстрого роста, и потому к 1830 году окраинная скотопрогонная дорога превратилась в оживленную улицу, застроенную фешенебельными домами.

В 1774 году парламент принял Акт о предотвращении пожаров, более известный под названием Акт о строительстве. С фасадов удалялись все деревянные украшения, а рамы и двери должны были располагаться в нишах. Строительные конструкции разделили на семь типов, четыре из которых относились к жилым домам. Важным положением Акта стало ограничение максимальной площади складов, которые ради экономии стройматериалов порой устраивались не большими, а просто огромными.

Наибольшее распространение в георгианскую эпоху получили дома, предложенные в свое время Николасом Барбоном, «отцом противопожарного страхования», — двух— или трехэтажные, вытянутые в длину, с отдельным входом для каждого блока. One’s own front door[187] стало главным принципом градостроительства. Принято считать, что таким образом строились только дома третьей или четвертой категории (типа), а дома первой и второй категории представляли собой особняки, но на самом деле это не так. «Первосортные» дома тоже могли тянуться длинными террасами. Категория дома в первую очередь определялась его площадью.

Джин & пиво

С Вильгельмом III в Англию попал женевер — голландский крепкий напиток, приготовляемый путем дистилляции из ячменного сусла, ароматизированного ягодами можжевельника и другими пряностями. В Лондоне эту рецептуру усовершенствовали, создав напиток, который в конечном итоге стал эталонным London dry gin[188], отличительной особенностью которого является повторная перегонка после добавления ягод и трав к спиртовой основе. В отличие от коньяка или шампанского вина, London dry gin можно делать хоть в Мельбурне, хоть в Оттаве, поскольку это название указывает не на происхождение, а на способ перегонки.

Англичанам джин пришелся по вкусу. Условия благоприятствовали производству «волшебного напитка» — во-первых, его делали из низкосортной пшеницы, которая никуда больше не годилась, а во-вторых, при Георге I были введены довольно высокие пошлины на импорт крепких спиртных напитков (пиво в то время далеко не возили, поскольку оно быстро портилось, а своего вина на Альбионе не было). Дешевый и крепкий джин быстро завоевал популярность. О его стоимости можно судить хотя бы по вывеске одного из лондонских пабов: «Здесь вы сможете стать пьяным за два пенса и напиться до беспамятства за четыре!».

Уильям Хогарт. Пивная улица. Переулок джина. Гравюры. 1751

В середине XVIII века в полумиллионном Лондоне было около пятнадцати тысяч питейных заведений, причем большинство составляли не пивные, а распивочные, торговавшие джином. Доброе старое пиво считалось здоровым напитком, а у джина была прямо противоположная репутация. Художник Уильям Хогарт наглядно сравнил два напитка в своих гравюрах «Пивная улица» и «Переулок джина», созданных в 1751 году. На первой гравюре изображена идиллия, а на второй — филиал ада на земле. Суть заключалась не в самом джине, а в бесконтрольном его потреблении. Традиционное выражение «смягчить горло капелькой джина» подразумевало прием не менее одного джилла[189].

В 1736 году парламент попытался убить двух птиц одним камнем — обуздать «джиновую горячку» и увеличить приток денег в казну посредством введения пятидесятифунтовой (!) лицензии на торговлю джином и розничного налога в размере двадцати шиллингов за галлон. Массовое закрытие мелких распивочных вызвало уличные беспорядки. Налог несколько раз снижали, а в 1742 году отменили совсем. В 1751 году парламент попробовал «зайти с другой стороны», разрешив производителям продавать джин только лицензированным заведениям. Одновременно заведения были переданы в подчинение местных магистратов, что в определенной мере улучшило контроль за продажей бодрящих напитков.

Лондон и лондонцы на картинах Уильяма Хогарта

У каждой эпохи есть не только свои летописцы, но и свои живописцы. Зарисовки георгианского Лондона сохранил для нас Уильям Хогарт, родившийся в 1697 году в Сити, на узкой и извилистой Бартоломью Клоуз, которую остряки называли «Тропою лжеца». Отец Уильяма был преподавателем латыни — хоть и бедным, но ученым человеком, однако сам Уильям не имел охоты к учению, ему нравилось рисовать. Да и обстоятельства не очень-то располагали к учебе — не будучи довольным преподавательскими заработками, отец Уильяма попытался открыть кофейню, обанкротился и на пять лет угодил в долговую тюрьму, то есть вместо того, чтобы содержать семью, взвалил заботы о своем содержании на жену и сына.

Рисование считалось ненадежным занятием, поэтому Уильям выучился на гравера, однако делать таблички и наносить надписи на предметы ему было скучно. Освоив азы художественной науки, он начал изготовлять на продажу сатирические картинки, посвященные знаменательным событиям из лондонской жизни, а также популярным сценическим постановкам. За картинками последовали книжные иллюстрации, а в 1728 году Хогарт написал свою первую «большую» картину на сюжет пьесы Джона Гея «Опера нищего».

Уильям Хогарт. В ловушке сводницы. Первая гравюра серии «Карьера проститутки». 1732

Диапазон творчества Хогарта был широк, от жанровых картин до портретов, но уникальной особенностью художника стали серии зарисовок, объединенные одной темой, — «Карьера проститутки», «Карьера мота», «Модный брак», «Прилежание и леность», «Выборы в парламент» и другие. В середине XVIII века репродукции с произведений Хогарта продавались повсюду, и их можно было встретить как в простонародных трактирах, так и в аристократических салонах.

Уильям Хогарт. Автопортрет с мопсом Трампом. 1745

«Его манера очень проста, — писал о Хогарте Уильям Теккерей, — он рассказывает нехитрые притчи, стремясь увлечь простые сердца и пробудить в них радость, или жалость, или опасение и страх… Для историка эти восхитительные работы просто бесценны, ибо они полно и правдиво отражают нравы и даже мысли людей минувшего века. Мы смотрим на них, и перед нашими глазами предстает Англия, какой она была сто лет назад, — пэр у себя в гостиной, светская дама в своем будуаре среди певцов-иностранцев, а вокруг полно всяких безделушек, которые были тогда в моде; церковь с ее причудливой, витиеватой архитектурой и поющие прихожане; священник в огромном парике и церковный сторож с палкой; все они перед нами, и правдивость этих картин не вызывает сомнений. Мы видим лорд-мэра