Семен повертел пустую бутылку и крикнул:

— Сизый, воды сбросьте!

Вниз полетела пластиковая бутылка и сверток с термоодеялом:

— Ты его хоть укрой там, окочурится же. Хотя я бы не возражал.

— Что ж вы такие злые, парни? — попив, вздохнул Антон. — Или вас никогда бабы не кидали?

— А мы о них кулаки не чесали, — отрезал сверху Сизый. — И сейчас, будь у тебя обе ноги целые, я б тебе объяснил.

— Будь у меня ноги целые, я б здесь не оказался.

Послышался звук вертолетных винтов, и Семен задрал голову вверх. Звук приближался, и он почувствовал облегчение — сейчас их достанут, и ему не придется больше находиться в тесном пространстве с человеком, которого хочется просто придушить, а надо достать живым и относительно здоровым.

На краю ямы появилось лицо Инны — заплаканное:

— Сволочь! Сволочь! — крикнула она. — Почему ты не сдох в этой яме?! Ненавижу тебя!

Антон закрыл глаза и пробормотал:

— Молись, дура, что я в таком состоянии…

Семен почувствовал, как кулаки в буквальном смысле зачесались, потому развернулся так, чтобы не видеть Антона, и с размаху ударил обеими руками в стенку ямы, выбив приличный кусок земли.

Спасатели вытащили сперва Антона, затем Семена, и он увидел, что возле лежащего уже на носилках мальчика стоят Аделина Драгун и Инна. Калмыкова, судя по трясущимся плечам, плакала, а Драгун что-то говорила врачу спасательного отряда. Тот держал в вытянутой вверх руке пластиковый пакет капельницы.

— А где Алина? — обернулся Семен к Сизому.

— Вон там, с парнями. К матери не подошла даже.

— Все, сворачиваемся! — крикнули от вертолета, и носилки с Даней тут же оказались внутри.

Инна села в изголовье, носилки с Антоном тоже задвинули в вертолет, и через пару минут он взлетел. Семен не заметил, как к нему подошла Алина, молча забралась под руку, обхватила его за талию. Ее трясло, как в ознобе.

— Замерзла? — спросил Семен, и она дернула плечом:

— Нервы…

— Откуда нервы у тебя… — вздохнул он. — Ну что, нам тоже надо выбираться.

К ним подошла Драгун, и Семен спросил:

— А вы как сюда попали?

— Ну вы ведь видели — вертолетом.

— Я не так спросил… в смысле — зачем?

— Хотела убедиться, что с ребенком все будет в порядке.

Семен вдруг посмотрел ей в глаза и подумал, что сейчас подходящий момент. Самый подходящий момент, чтобы признаться.

— Алина, ты иди к мотоциклам с парнями, ладно? Мне надо… — он подтолкнул девушку в сторону тропинки, по которой уходили с поляны байкеры, а сам повернулся к Драгун:

— Аделина Эдуардовна, вы как выбираться будете?

— Не знаю. Такси возьму в поселке, — пожала она плечами.

— Может, с нами? Не боитесь мотоцикла?

— Нет, не боюсь.

— Я тогда вас к Сизому подсажу, он серьезный, не гоняет.

— Спасибо, Семен Борисович.

Семен набрал в грудь воздуха и выпалил:

— Мне бы вам рассказать кое-что…

Она смерила его взглядом холодных глаз:

— А до завтра не потерпит? С меня хватит на сегодня откровений, голова трещит.

— Нет. Завтра я могу уже не решиться.

Драгун улыбнулась:

— Ну придется слушать, раз нет выбора.

— Тогда идемте потихоньку… я по дороге все расскажу.

Инна, три года назад

«Мы не ошибаемся в людях, мы просто стараемся видеть их такими, какими нам хочется, чтобы они были».

Эта фраза всегда не давала ей покоя, заставляла чувствовать свою вину в том, как сложилась ее жизнь.

«Я идеализировала Антона, хотела, чтобы он был заботливым, ласковым — и он был таким первое время. А потом… человек не может долго играть роль, которая ему чужда, рано или поздно подлинное вырвется наружу, его никак не спрячешь, не сможешь скрывать продолжительное время. Вот и Антон открыл свое лицо, я просто не сразу его разглядела».

Инна стояла под душем, стараясь облегчить боль в избитом теле с помощью контрастного обливания, но это почти не помогало. Морально побои стали делом привычным, но физически тело все еще не готово было смириться. А нужно ведь делать вид, что ничего не происходит, и не пугать дочь. И на работу нужно прийти с таким лицом, чтобы никто ни о чем не догадался.

Это было особенно унизительно и очень стыдно — переодеваться в туалете, а не в раздевалке, носить хирургической костюм, сшитый на заказ так, чтобы рукава были длинными, маскировать синяки тональным кремом в несколько слоев… А главное — убивало полное отсутствие выхода из этой ситуации. Двое детей и невозможность контролировать собственную жизнь сделали Инну зависимой от мужа, у нее даже собственных денег не было — Антон предусмотрительно забрал ее карточку и сменил пароль.

Ее машину он заправлял сам, но ездить на ней она могла только в его присутствии, до работы муж довозил Инну сам, забирал тоже — она практически никогда не оставалась без его тотального контроля, разве что во время командировок. Но даже длительное отсутствие Антона не придавало Инне решимости забрать детей и убежать, уехать, спрятаться. Она боялась, что он найдет ее и отберет детей, спрячет их так, что она больше никогда их не увидит. Эту мысль Антон внушил ей накрепко, и Инна ни на секунду об этом не забывала.

Сейчас муж уже не уезжал так надолго, как в первые годы их жизни — тогда его командировки длились по нескольку месяцев, а однажды он отсутствовал почти год, но в то время все было еще в относительном порядке. Сейчас же Антон мог уехать максимум на месяц, но и тогда Инна не оставалась одна — к ней перебиралась свекровь, что тоже являлось вариантом контроля. Инна слышала, как та звонит по вечерам Антону и отчитывается буквально по секундам — кто где был, кто что делал, сказал…

Ей казалось, что свекровь тоже боится Антона, потому так подробно рассказывает обо всем, что происходит в доме в его отсутствие. Свекровь неотлучно следовала за Инной и детьми, куда бы они ни направлялись — в школу Алины, на прогулку по поселку с Даней, просто покачаться во дворе дома на качелях. Она садилась неподалеку и не сводила с невестки настороженного взгляда, словно ждала, что в любую секунду та просто исчезнет вместе с внуками.

Инна пыталась наладить со свекровью более близкие отношения, чем те, что у них сложились с первого дня, но Наталья Николаевна все время была начеку, как будто получила от Антона инструкции по обращению с невесткой и полный список того, что можно говорить, а что нельзя. И никакие ухищрения Инны