— Обстоятельства, обстоятельства, обстоятельства! — Алина затопала ногами. — Я только и слышу три года об этих обстоятельствах! А ничего не меняется, мы только все дальше от Москвы! А скоро, мамочка, страна кончится, и что будем делать? Стоять на берегу Охотского моря и в него слезы ронять, потому что дальше бежать некуда?

— Есть еще другие страны…

— Да?! Другие страны?! А ты не подумала, что папу родительских прав не лишили, а Даньке всего восемь? Кто тебе даст его вывезти?

— Его сперва нужно найти, — Инна поняла, что пора заканчивать этот разговор, чтобы снова не разгорелась ссора, на которую совершенно не было сил. — И все, хватит. Если ты взрослая, так помоги мне, поддержи.

— Ты никогда не изменишься, да? — устало спросила дочь, возвращаясь на край кровати. — Так и будешь врать и недоговаривать? А потом еще и просить, чтобы я тебя жалела?

Инна развернулась с халатом в руках, в упор посмотрела на дочь:

— Мне не нужна твоя жалость. И прошло время, когда я сама себя жалела. Если не хочешь помогать — не надо. Тогда просто не мешай, не мотай мне нервы — я ничего больше не прошу. Мне нужно найти твоего брата, больше ни о чем сейчас думать я не могу.

Она развернулась и ушла в ванную, захлопнула за собой дверь и, сев на небольшой табурет, зарылась в халат лицом и заплакала.

Инна не хотела говорить с дочерью о том, что происходило сейчас. Она боялась, что это на самом деле может стать опасным для Алины. Втайне она очень надеялась уже, что сына действительно забрал Антон — тогда мальчик будет хотя бы в безопасности, потому что уж родному-то сыну Залевский никогда бы не навредил.

«Если уж так, то пусть это будет Антон, — думала Инна, стоя под струями душа. — Пусть это будет Антон, а не те, кто убил Соню… Соня… как же так, она была в клинике, а я даже не видела ее ни разу. Но… почему — в клинике, зачем, как? Кто ее оперировал? Драгун не сказала… Но если она делала пластику лица — как ее узнали?»

Снова стали дрожать руки, Инна вытянула их вперед — ну так и есть, кончики пальцев ощутимо тряслись. Беспокоило ее еще и то, что она вчера наговорила Иващенко. Инна почти не помнила своих слов, это ее очень пугало — могла наболтать лишнего. Хотя… теперь наверняка все откроется, и, может, лучше бы рассказать обо всем самой, честно, и попросить помощи. Пока не стало слишком поздно.

Из ванной она вышла, полная решимости немедленно поехать в клинику, а затем к следователю, ведущему дело об убийстве Сони Ларичевой.

— Или, может, сперва к следователю? — пробормотала она вслух, входя в кухню, и замерла в дверях.

За столом сидела Аделина Драгун, а рядом с ней какой-то незнакомый мужчина в очках.

— Доброе утро, Инна Алексеевна, — сказала Драгун. — Я решила, что вы все равно приедете сегодня, так что мы сэкономили время на переезды. Это старший следователь Невзоров Валентин Игоревич. Думаю, вам есть, что ему рассказать.

За спиной Инны ахнула Алина:

— Следователь?! Мама! Мама, я так и знала! Теперь и тебя посадят, как папу?!

— Успокойтесь, Алина Антоновна, ваша мама всего лишь свидетель, — сказал низким глуховатым голосом следователь. — Вы не оставите нас ненадолго? Нам бы поговорить, и, возможно, вашей маме это неприятно.

— Нет! — вдруг громко произнесла Инна. — Нет, я больше не могу. Алина, сделай, пожалуйста, нам всем чай и садись. Я должна рассказать все. Пока не стало еще хуже.

Аделина

Я всю ночь думала о том, что рассказал Иващенко. Историю с исчезновением жены депутата я смутно вспомнила — попадались на глаза какие-то заголовки в интернете, фотографии убитого горем мужа и его громкие заявления о том, что он найдет и накажет того, кто причастен к этому. Было также несколько заметок в желтых изданиях, где открытым текстом депутат обвинялся в домашнем насилии, и даже мелькала пара фотографий довольно сильно избитой женщины, мутноватых, конечно, но вполне иллюстрировавших текст.

Депутат даже судился с каким-то изданием, но, кажется, безуспешно. Такие истории меня никогда особенно не интересовали, потому я вспомнила об этом только сейчас, когда Иващенко упомянул и депутата, и пропавшую женщину. Но как в деле могут быть замешаны хирурги, так и осталось тогда непонятным.

У меня, конечно, была своя версия, и я считала, что она имеет право на существование — некто помог жене депутата, положил ее под чужим именем, а то и вовсе анонимно, в клинику пластической хирургии, где ее изменили до неузнаваемости, а потом каким-то образом произошла утечка, и муж-депутат сдержал слово, по одному уничтожая всех причастных.

Но тогда вопрос — а где сейчас эта женщина? Вот что я бы сделала на ее месте? Постаралась бы скрыться так далеко, где ему и в голову бы не пришло меня искать. Но бог с ней, с этой женщиной.

Калмыкова. Почти незаметная Инна Калмыкова, любительница ландшафтного дизайна и редких видов цветов, как она умудрилась, имея двоих детей, вляпаться в такую авантюру?

Я еле дождалась утра, в половине седьмого позвонила Невзорову и предложила поехать к Инне домой, чтобы поговорить о Софье Ларичевой. Я очень надеялась, что Калмыкова, напуганная еще и исчезновением сына, одумается и даст показания.

И еще мне не давал покоя исчезнувший из клиники Зайцев — если это вообще его настоящая фамилия. Мне почему-то было абсолютно понятно, что он появился в клинике не случайно, а с определенной целью. Он выследил кого-то из двоих — либо Инну, либо Софью, и должен был убрать. Начал с Софьи, потому что Калмыкова как раз ушла в отгулы. Думаю, что, сделав дело, он отправился на поиски Инны, а значит, нужно поторопиться и обезопасить ее.

Невзоров, выслушав мои доводы, согласился, заехал за мной, и мы направились к Калмыковой. Матвей собирался ехать с нами, но я настояла, чтобы он ехал в клинику — там мог снова появиться Зайцев. Маловероятно, конечно, но ведь возможно.

— Только я тебя очень прошу — не геройствуй там, если что, — положив руки на грудь мужа, попросила я уже на пороге. — Просто вызови полицию.

— Слушаюсь, мэм, — козырнул Матвей.

Но я почему-то вышла из квартиры с тяжелым сердцем.

Дверь нам открыла невысокая худенькая девушка с пышными каштановыми волосами, небрежно сколотыми заколкой-бананом у самой шеи.

— Вы к маме? — спросила она. — Проходите, она в душе, сейчас выйдет. Мы не спали