Алина бабушку не любила, хотя та всячески старалась завоевать доверие девочки подарками, послаблениями режима и прочими попытками баловства. Видимо, девочка чувствовала наигранность и неискренность, сквозившие буквально в каждом слове, в каждом жесте. Даня же был еще совсем крошечным и пока не выражал никаких эмоций по поводу отношений с бабушкой.

С приездом свекрови Инна получила возможность чуть больше времени уделять своему хобби — цветоводству и ландшафтному дизайну. За то время, пока она была беременна Даней и сидела год в декрете, Инна очень увлеклась и так оформила свой двор и небольшой сад, что он мог соперничать с убранством самых дорогих дворов поселка. И теперь она с огромным удовольствием посвящала свободное время клумбам и кустам.

Свекровь наблюдала за ее работой и не скупилась на похвалы, но в этом Инне тоже чудилась неискренность и фальшь. Внешне благообразная, вся такая сладко-сахарная до приторности Наталья Николаевна внушала ей такое же тревожное чувство, как в последнее время и ее сын Антон.

«Как я могла так в нем ошибиться? — порой думала Инна, замазывая очередной синяк. — Я выходила замуж за заботливого, внимательного, нежного Антона, а через несколько лет оказалась в заточении у сумасбродного, жестокого, придирчивого и педантичного до паранойи человека, которого совсем, оказывается, не знала».

Как любая жертва домашнего тирана, Инна постоянно копалась в себе, пытаясь отыскать причину таких перемен в поведении мужа. Ей казалось, что она делает что-то не так, что недостаточно пунктуальна, недостаточно педантична, недостаточно внимательна к нему, не прислушивается к просьбам (она уже не отдавала себе отчета в том, что это не просьбы вовсе, а приказы, которые у нее нет права обсуждать), не выполняет элементарных вещей, которые доставляют Антону удовольствие и дарят комфорт.

Но угодить мужу всегда было сложно, любая мелочь выводила его из себя, и он срывал это на Инне при помощи кулаков. При этом назавтра он вел себя довольно типично для человека такого склада личности — обвинял ее в том, что снова сорвался или делал вид, что сожалеет о содеянном и больше никогда-никогда… Инна всякий раз наивно верила, что так и будет — до следующего срыва.

Больше всего ее страшила перспектива того, что обо всем узнают дети. Как потом смотреть в глаза дочери, которая уже все понимает? А сын? Ведь он будет расти с осознанием, что это нормально — раз мать по-прежнему живет с избивающим ее отцом и не пытается что-то изменить. И к чему это приведет в будущем?

Подобные мысли пугали Инну куда сильнее раздумий о собственном здоровье и безопасности. Нет, Антон не бил ее так, чтобы нанести какую-то сильную или опасную травму, но кто знает, в какой момент он перестанет контролировать силу удара?

Сама не понимая пока, зачем делает это, Инна в последние пару лет регулярно снимала побои у знакомого судебно-медицинского эксперта, который ни за что не сказал бы об этом Антону, например, с которым даже не был знаком. Справки она хранила на работе в крошечном сейфе, куда перед операциями запирала телефон, кольцо и часы — такое правило действовало в клинике, и Инна этим удачно пользовалась.

Но силы воли и силы духа на то, чтобы пойти в полицию и написать наконец заявление на мужа, у Калмыковой не было. Она прекрасно понимала, что не справится с этим без поддержки и без денег, которых у нее не было.

После утренней планерки ее вдруг задержал один из лучших хирургов клиники Влад Локтев. Импозантный, уже чуть седоватый, несмотря на довольно молодой возраст, Локтев пользовался у всей женской части клиники повышенным вниманием, но Инна боялась на него даже глаза поднять на всякий случай. Антон, встречавший ее после работы ежедневно, мог нафантазировать что угодно, и Инна не поручилась бы за исход подобной неосторожности.

Потому, ощутив прикосновение руки Локтева, она вздрогнула:

— Вы что-то хотите, Владислав Михайлович?

— Да, — понизив голос, произнес Локтев. — Мне нужно с вами серьезно поговорить, Инна Алексеевна. Вы не могли бы уделить мне сейчас минут пятнадцать? У вас операция только в одиннадцать, я смотрел расписание.

Инна беспомощно оглянулась, словно ища повод сбежать от разговора — ей почему-то не понравилась заговорщицкая манера Локтева.

— Д-да… но… мне надо еще на больного взглянуть… — пробормотала она.

— Успеете, — заверил Локтев. — Давайте в кафетерий спустимся.

Они сели за столик, и Локтев сразу приступил к делу:

— Инна Алексеевна, то, о чем я хочу поговорить, не должно уйти дальше, это моя личная просьба. Вы, как мне кажется, человек надежный, неболтливый, это мне подходит.

— Подходит — для чего?

— Для одной операции, которая должна остаться в тайне от всех.

— У меня двое детей, Вячеслав Михайлович, я не могу позволить себе участие в чем-то незаконном, — Инна попыталась встать, но Локтев удержал ее:

— Сядьте. С чего вы решили, что я предлагаю что-то незаконное? Я сказал только, что об этом никто не должен знать, вот и все. То есть вы не должны рассказывать о том, что принимали в ней участие и что вообще такая операция когда-то проводилась в нашей клинике.

— И вы считаете, что в этом нет ничего незаконного?

Локтев вынул из кармана небольшой блок отрывных листков и ручку, что-то быстро написал и, оторвав верхний, протянул Инне.

Та взглянула и подняла глаза на откинувшегося на спинку стула Локтева:

— Это что же?..

— Да, — кивнул он, — все верно. Это гонорар, который получите лично вы.

Инна машинально прикинула в голове, в какую сумму вообще обойдется неведомому клиенту эта секретная операция, и сделала вывод, что под нож ляжет человек непростой и очень состоятельный, таким, конечно, огласка не нужна.

— Я… могу подумать несколько дней? — выдавила она, снова глядя на листок с цифрами.

— Можете. Но постарайтесь не затягивать с решением, мне нужно дать ответ клиенту и, если вы откажетесь, искать нового анестезиолога.

— Мне нужна пара дней… понимаете… нужно ведь все взвесить… — пролепетала Инна, в душе уже уверенная, что согласится — эта сумма могла бы помочь ей наконец-то изменить свою жизнь, и именно эта возможность заставляла Инну утвердиться в положительном решении.

— Разумеется, Инна Алексеевна. Но помните — о нашем разговоре никто знать не должен, это основное условие.

— Я понимаю…

— Тогда давайте заниматься своими делами, а вы, как решите, сразу приходите ко мне, хорошо? И прошу — не очень затягивайте с ответом, — напомнил Локтев, вставая из-за стола.

Инна сунула листок с суммой в карман и тоже встала —