— Мы уедем, уедем сразу же, как только у нас появятся деньги, — пообещал он в тишине.

— Хорошо, — прошептала она.

Позднее, когда они лежали в большой постели, он почувствовал, как Джейнин дрожит.

— Тебе холодно? — спросил он. — Пододвинься поближе.

— Нет, мне хорошо, — запротестовала она. — Это во сне. Спокойной ночи, Лоуренс.

— Спокойной ночи, дорогая.

Джейнин лежала с открытыми глазами и наблюдала, как лунный свет, пробиваясь сквозь незашторенное окно, играет размытыми и широкими бликами по покрывалу. Потом, с шумом выдохнув воздух, она перекатилась подальше от лунного света и прижалась к мужу, вспомнив поверье: что, если луна освещает спящего в постели человека, то быть беде.

— Я не могу заснуть, — прошептала она с отчаянием в голосе. — Прикрой окно, Лоуренс. Чем-нибудь занавесь его. Убери луну. Пожалуйста, убери луну!

Он проснулся, вскочил и, подойдя к окну, набросил халат на струну для штор. Потом повернулся к жене и спросил спокойно и ласково:

— Так лучше, Джейнин?

— Лучше, — расслабившись, ответила она. — Гораздо лучше. Спасибо, дорогой.

— Теперь заснешь? Может быть, тебе дать снотворного?

— Нет, милый, — Джейнин улыбнулась. В темноте она успокоилась, почувствовав себя в полной безопасности. — Иди скорее сюда. Обними меня покрепче и давай спать.

К концу недели они полностью обустроились, мебель встала на свои места, гардины занавесили окна. Ближайшим соседом оказался фермер, живущий в миле от них. Один из сыновей фермера согласился подстричь лужайку, а дочь, Триза, семнадцатилетняя девушка, теперь ежедневно приходила убираться в доме и помогать по хозяйству. Дважды в неделю Лоуренс и Джейнин ездили в город — в бакалейную лавку и на почту, а молоко им доставляли на дом.

Все вернулось на круги своя, и Лоуренс снова регулярно начал работать. Джейнин сдержала свое обещание. Она, как могла, старалась не беспокоить мужа. Даже ленч оставляла у дверей кабинета на подносе.

Однажды, ближе к вечеру, Лоуренс поднялся наверх. Весь день шел сильный дождь, и он почти не видел Джейнин. Она была в гостиной. Скрестив ноги, Джейнин сидела на персидском коврике перед камином.

Лоуренсу не понравилось то, что он увидел. Да, он тоже, будучи ребенком, любил сидеть именно здесь, у камина. Мама читала ему про Робин Гуда и рыцарей короля Артура, пламя плясало в камине, поленья весело потрескивали. Но сейчас огонь не горел, а в камине не было ничего, кроме золы и пепла.

Джейнин не слышала, как он вошел, сосредоточившись над чем-то, что лежало прямо перед ней на полу. Призрачный свет сумерек, ее поза создавали впечатление, что перед ним ожившее полотно Дюррера. Джейнин не была красивой в обычном смысле этого слова, но внешность ее приковывала внимание.

Озадаченный, он постарался разглядеть, чем она так увлечена. На полу перед Джейнин лежала старая инкрустированная шахматная доска, находившаяся в доме всегда, сколько он себя помнил.

Джейнин перевернула доску и поставила на полированную поверхность кверху ножкой хрустальный бокал для вина

Двумя пальцами правой руки она легко сжимала основание бокала. Лоуренс пригляделся повнимательней, и ему показалось, что бокал скользит по доске сам по себе, медленно описывая полукруг, а рука Джейнин просто покоится на нем.

— Что ты делаешь, Джейнин?

Она вздрогнула всем телом, закричала, бокал опрокинулся, скатившись с доски, покатился по полу.

— Нет, нет! — кричала она.

Осторожно ступая, как если бы он боялся разбудить спящего, Лоуренс вошел в комнату.

— Я напугал тебя. Извини. Просто я никак не мог понять, что ты делаешь.

— О, — сказала она, собравшись, все еще предательски дрожащим голосом. Джейнин подняла бокал и принялась осторожно обводить чернилами буквы алфавита, начертанные на обратной стороне шахматной доски.

— Неужели ты никогда не получал никаких посланий подобным образом? — спросила она, пытаясь взять себя в руки, — в детстве мы с мамой, бывало, часами просиживали за этим занятием.

— Послания? От кого? — переспросил Лоуренс, стараясь, чтобы его голос звучал как обычно.

— О, оттуда, — ответила Джейнин, с удивлением посмотрев на Лоуренса и словно не понимая, какие тут нужны объяснения, — мы с мамой, бывало, разговаривали так с папой, а иногда и с его друзьями, казавшимися нам несколько странными. Мама говорила, что в жизни папа был странным и частенько приводил в дом очень необычных людей.

— Но, Джейнин…

— Полагаю, — добавила Джейнин, пристально вглядевшись в лицо мужа, — и ты, и доктор сказали бы, что именно так мама пыталась уйти от реальности.

Лоуренс припомнил мать Джейнин, галантную и патетичную особу. Нежность и мягкость были ее неотъемлемой частью, но они враз поблекли, когда ее муж утонул, спускаясь по реке Чарли. После смерти мужа она открыла пансион для студентов. Само собой разумеется, она отправила Джейнин учиться в лучшую школу и принялась капля за каплей внушать дочери собственные сны наяву. Она уверяла Джейнин, что с ее красотой и интеллигентностью ей уготован поразительный успех на ниве изящных искусств, и Джейнин верила, что, несомненно, станет известной певицей, актрисой или художником.

Мать умерла, измученная, но вполне удовлетворенная результатами своих усилий, незадолго до того, как Лоуренс и Джейнин поженились.

Джейнин смотрела на Лоуренса с вызывающей усмешкой.

— Попробуй, — сказала она. — Это удивительный дом. Его построили в 1690 году. Только подумай, сколько людей жили и умерли здесь за это время. А некоторые из них все еще здесь, рядом с нами. Я не знаю, почему одни из них остаются, а другие уходят. Видимо, так заведено. Попробуй и узнаешь сам, если кто-нибудь из них захочет разговаривать с тобой.

— Хорошо, — согласился Лоуренс и, изобразив на лице улыбку, опустился на коврик рядом с женой. Он взял Джейнин за руку, но она высвободилась, тогда Лоуренс поднял шахматную доску и положил ее перед собой.

— Держи бокал свободно, двумя пальцами, — объяснила Джейнин. — Расслабься и жди, пока он не начнет двигаться.

Лоуренс так и сделал, внутренне готовый к тому, что ничего не произойдет и останется только улыбнуться, предложить жене пораньше поужинать, а вечером посмотреть телевизор. Лоуренс сидел и ждал, легко положив пальцы на ножку бокала. В доме воцарилась неприятная, гнетущая, неестественная тишина, и он увидел, как Джейнин снова напряглась.

Бокал начал двигаться. Лоуренс отдавал себе отчет в том, что не прилагает никаких сознательных усилий для этого, но бокал заскользил