Он вдохнул.

– Да, – ответил он вот так просто, притягивая меня ближе. Моя голова оказалась у него под подбородком.

Вот так просто. Без вопросов.

Заботился ли обо мне так кто-нибудь, кроме мамы? Нет, никто – пока не появился Калеб.

– Я чуть не сломал дверь, когда услышал, как ты кричишь. Надеюсь, ты не против, что я ее открыл. У меня есть ключ.

Я покачала головой и прижалась к нему сильнее. Вдруг я заметила, что в окна тихо стучит дождь. Он меня успокоил, утешил. Мне всегда нравился этот звук, даже в детстве.

– Тебе нравится дождь? – спросил он ласково.

Я прижалась к нему ближе, крепко обнимая.

– Да.

– Расскажи почему, – шепнул он.

– А тебе он нравится, Калеб?

Я почувствовала, как он улыбается. Наверно, он подумал, что я увильнула от вопроса, но, если честно, мне хотелось услышать его ответ.

– Нравится. В детстве я всегда выбегал, когда начинался дождь, чтобы поиграть. Мне нравится запах, нравится, как он касается кожи. Он на вкус как океан.

За окном прогремел гром, его отзвук прокатился по комнате. Гром меня не пугал. Я его любила. Калеб, видимо, тоже был не против: он довольно вздохнул.

– Для меня это символ нового начала. Не знаю, веришь ли ты в Бога или высшие силы, но я верю. Я ведь даже был министрантом[2]. – Он захихикал. – Белое облачение много лет служило мне воскресным нарядом.

Я улыбнулась.

– Ты сказал, что дождь для тебя – символ нового начала.

– Да, – ответил он через секунду. Он как будто потерялся в мыслях, задумчиво поглаживая меня по руке.

Я закрыла глаза. От его касаний было так хорошо.

– От него такое ощущение, будто Бог смывает с мира грязь, – пояснил он. – Стирает скрижаль. Дарует новое начало. Уничтожает всю грусть, скорбь, все кошмары.

Не знаю почему, но мне вдруг стало грустно.

– Не все дурное можно смыть, Калеб.

– Видишь, это-то и грустно. Ты права: иногда плохое вгрызается в душу, и его просто так не стереть. Но можно научиться с ним жить и не дать плохому определять твои поступки, – продолжил он неожиданно низким голосом. Калеб откинул голову назад, чтобы заглянуть мне в глаза.

– Выводы, которые ты делаешь в непростых ситуациях, определяют то, какой ты станешь. Если ты примешь свои шрамы и позволишь им сделать тебя сильнее, ты откроешься миру и победишь боль.

Я проглотила комок в горле. А что, если шрамы так глубоки, что только их и видно? Если только их и знаешь?

– Расскажи мне сказку, Калеб.

– Ладно, только давай сначала уложим тебя.

Мы устроились под одеялом лицом друг к другу, он меня обнял. Он какое-то время молчал, но молчание между нами было уютным. Теплым. Сам Калеб был теплым. Я не осознавала, насколько мне было холодно, пока в моей жизни не появился он.

– Ладно, расскажу тебе сказку, – начал он, просовывая мою правую ногу между своих двух, а правой рукой крепко обхватывая меня за талию. – Давным-давно жил да был симпатичный гусениц…

– Симпатичный гусениц? – рассмеялась я.

– Тс-с. У симпатичного гусеница было в жизни все, что он хотел: зеленые листья, которые он ел целыми днями, зеленые веточки с травкой, по которым он ползал, зеленые небеса, которыми можно было любоваться, и зеленые друзья, с которыми он весело проводил время. Но тут он вдруг начал замечать, что вокруг все зеленое. Разных оттенков, но все равно зеленое.

– Даже солнце?

– Даже солнце. Он стал думать: неужели жизнь мне может предложить только это? Он начал разочаровываться. Он выживал, но не жил в полную силу, и вскоре зеленый начал его душить. Зеленый цвет стал для него тюрьмой, он стал ему как черный – непроглядной темнотой. И он пополз по зеленому миру, он что-то искал, но сам не знал что.

Когда он остановился, я поглядела на него.

– И что же он искал?

– Цвет. – Он заглянул мне в глаза. – Ты мой цвет, Алая.

Сердце в груди подпрыгнуло. Взгляд у Калеба был пристальный, притягательный.

– Вот так, – пробормотал он, придвигаясь ближе и укладывая подбородок мне на макушку, – гусениц нашел свою бабочку. Она была так прекрасна, красочна и полна жизни. Ее красота и любовь заполняли его сердце каждый день. И жили они вместе долго и счастливо.

Веки отяжелели, и я вздохнула, успокоенная знакомым запахом и теплом.

– Я не позволю никому причинить тебе боль. Спи, – прошептал он.

И я уснула. Кошмары больше не портили мои сны.

Когда я проснулась, рука Калеба перевесилась через мою грудь, а ноги наши спутались. Одеяло он скинул на пол. Он лежал на животе, повернув ко мне голову. Солнце светило ему в лицо, но он не просыпался.

Мне еще не выпадала возможность рассмотреть его тайком, и я решила ее не упускать. Мягкий утренний свет заливал его чуть загорелую кожу, и она сияла. Белая футболка задралась, а штаны низко спустились, обнажив светлую полосу внизу спины, которая обычно была прикрыта. Бронзовые волосы, уложенные гелем, упали на лоб. Я пригладила их обратно и заметила ресницы.

Как у парня могут быть такие длинные ресницы?

Я протянула палец и пробежалась по носу, а затем по квадратной челюсти. На коже проступила легкая щетина, она защекотала меня, когда я погладила ее пальцами. Вдруг Калеб открыл глаза. Моя рука застыла, я затаила дыхание. Его глаза уже блестели, выдавая, что он все это время не спал. Он знал, что я смотрела, касалась его.

– Доброе утро, – сказал он, голос спросонья был хриплый. – Ты мне снилась.