наиболее верного соратника, первого заместителя председателя Совета министров СССР Иосифа Кузьмина[494].

Ситуация обострялась тем, что Брежнев поставил на некоторые высокие посты в правительстве и ключевых ведомствах «своих» людей, а в аппарате ЦК КПСС, который ему подчинялся (в действительности он преимущественно контролировался Михаилом Сусловым), многие отраслевые отделы реально ориентировались на позицию либо правительства, либо крупных отраслей, за которыми они вообще-то должны были следить от лица партии.

Например, имеется утверждение, что в Отделе плановых и финансовых органов значительная часть сотрудников, включая руководящих, будучи выходцами из Минфина, «не замечали» дефицита бюджета, манипуляций с его планированием или силовых действий министра Гарбузова по лоббированию своих интересов, которые они обязаны были контролировать в качестве сотрудников аппарата ЦК[495].

Очевидно, что под эту характеристику подходит, например, заведующий сектором финансов отдела Николай Гаретовский, проработавший в Минфине с 1950 по 1987 год с перерывом на 15 лет работы в аппарате ЦК. В своих мемуарах он дает однозначно положительную характеристику «косыгинской реформы» и с огорчением говорит о том, что затем «последовал окрик — поставить все на место, чтобы все вновь было „по-ленински“ и „по-марксистски“». Себя он ни со сторонниками подобной позиции, ни с «ленинским» дискурсом явно не отождествляет[496].

Ближайший помощник Косыгина, управляющий делами Совмина Михаил Смиртюков, говоря о противостоянии его шефа с Брежневым, сообщает, что в аппарате ЦК «были достойные товарищи, предупреждавшие нас о готовившихся неприятностях». И характеризует обстановку в целом в следующих словах: «На войне как на войне»[497].

Объяснения сложившейся ситуации вербализовались путем предъявления в кругу единомышленников неофициальных обвинений оппонентам, где сторонники Брежнева описывались, например, как «днепропетровская хунта», а действия сторонников Косыгина понимались как «защита узковедомственных интересов» или (при описании «шелепинцев») как «игры комсомольцев» или «попытки реванша неосталинистов».

Типичным примером в этом отношении является позиция руководителя Отдела плановых и финансовых органов аппарата ЦК КПСС Бориса Гостева, близкого к «шелепинской группировке» и бывшего «госплановца», верящего в возможность создания идеальных планов и действия по ним. Его глубоко беспокоила деятельность «днепропетровской группы» во власти и наличие вследствие этого слишком большого количества представителей Украины в высших эшелонах власти[498].

Помощник Косыгина Фирсов конкретизирует эти опасения несколько иначе:

Эта категория людей использовала поддержку Брежнева для проталкивания нужных им вопросов, связанных с изменением плановых заданий, дополнительными ассигнованиями, выделением иностранной валюты для внеплановых закупок оборудования. По выражению Косыгина, они «растаскивали план», пытаясь решать «свои» нужды за счет государственных резервов и тем самым создавая новые «узкие места». Особенную тревогу вызывали у него просьбы о выделении валюты[499].

Станислав Анисимов, работавший в Экономическом отделе аппарата ЦК КПСС, в интервью наглядно показывает, почему это было плохо и как запросы ВПК подрывали общеэкономическую ситуацию:

Советская экономика остро нуждалась в переменах. Возьмите Волжский автозавод. Он 300 тыс. автомобилей ежегодно отправлял на экспорт, а вся валютная выручка шла государству. Если заводу требовалась валюта, он должен был обосновывать, на что пойдет каждый инвалютный рубль. А ему отвечали, что у страны есть более важные нужды. Как в таких условиях он мог совершенствовать модели и закупать за границей передовое оборудование, чтобы не отставать от мирового автопрома? А валюта уходила на оборонные отрасли промышленности, обходившиеся нам очень дорого, и это положение нужно было менять[500].

Смиртюков не использует термин «днепропетровская хунта», но говорит об «односельчанах» Брежнева. Однако он более тонко дифференцирует их, выделяя, например, ближайшего друга Брежнева, первого заместителя председателя Совета министров, а затем и советского премьера Николая Тихонова — как человека, умеющего найти баланс между генсеком и Косыгиным и взаимно уважаемого обоими[501]. В результате Косыгин, почувствовав свой скорый уход из жизни, сам распорядился о переходе его полномочий к Тихонову, и Брежнев впоследствии лишь подтвердил это решение, которое оспаривал его другой ближайший союзник — Кириленко[502].

Постоянная война амбиций и самоутверждения во властном статусе между высшими политическими и экономическими руководителями, несмотря на наличие согласительных институтов, приводила к постоянным срывам больших и малых планов различных институций исключительно в силу желания того или иного большого начальника либо доставить неприятность равному по политическому статусу коллеге, либо сорвать раздражение на подчиненных[503].

Совет министров СССР — как принимались общегосударственные решения

Совет министров СССР 1965–1991 годов как административный орган оставался в тени внимания как советской общественности, так и ученых — политологов, советологов и историков. Это происходило потому, что он был менее важен, чем Политбюро, и одновременно было не много публичной информации о том, что в нем происходит.

Вместе с тем для советских администраторов различных уровней и всего управленческого аппарата в экономической сфере решения Совета министров, как правило, были более важны для повседневной деятельности, чем решения Политбюро. Тем более что все публикуемые решения Политбюро в экономической сфере принимались совместно с Советом министров.

Поскольку в составе Политбюро было несколько членов Совмина СССР и Секретариата ЦК КПСС — второго и третьего по степени важности органов управления страной, — то их функционирование было разнесено по месту и времени.

В 1970-е соблюдался следующий порядок режима работы центральных органов в течение обычной рабочей недели. В понедельник проходило заседание Президиума Совета министров РСФСР, во вторник — Секретариата ЦК КПСС, в среду — Президиума Совета министров СССР, в четверг — Политбюро ЦК КПСС[504].

Заседания Президиума Совета министров СССР подразумевали совместное обсуждение накопившихся вопросов только узким кругом членов правительства — его председателем, замами, министром финансов и председателем Комитета народного контроля СССР. Также на них обязательно присутствовал председатель Совета министров РСФСР или его первый зам. Президиум был необходим, чтобы не отвлекать на полдня от дел всех 80–90 союзных министров, которым бы пришлось долго выслушивать вопросы, не имевшие к ним отношения. Министры, чьи вопросы рассматривались на заседании, разумеется, на нем присутствовали вместе со своими ключевыми сотрудниками, ответственными за подготовку документов.

Заседания Президиума проходили по традиции на втором этаже здания Правительства СССР в Кремле (бывшем московском Сенате), в овальном кабинете великолепной архитектуры, к которому примыкал кабинет председателя Правительства (тоже постоянный, со времен И. В. Сталина),

— рассказывает о заседаниях Президиума бывший первый заместитель председателя правительства РСФСР и протеже Косыгина Виталий Воротников[505].

Принципиальное отличие заседаний Президиума Совмина, равно как и всего органа в полном составе, от заседаний Политбюро состояло в том, что тут не было мнимого равноправия участников. Если в Политбюро решения принимались голосованием его полноправных членов после