нефтяников Сибири. А сам Брежнев, вспомнив, что в его бытность первым секретарем Молдавии была построена фабрика по их производству, лично позвонил в республику и выяснил, что «все склады» фабрики забиты нераспроданной продукцией и ее «не знают куда девать»[486]. Тот факт, что руководитель атомной сверхдержавы с плановой экономикой лично решает подобные вопросы, — вероятно, лучшая характеристика состояния присущей ей «экономики дефицита» и разобщенности информационных потоков и бюрократической системы.

Достижение баланса между политической волей и «научным подходом»

Брежнев в течение всех 1970-х годов в публичных выступлениях на пленумах и съездах сетовал на то, что планы (особенно строительства важных, но второстепенных объектов) систематически не выполняются разными ведомствами и отдельными крупными предприятиями, из-за чего возникают проблемы у их смежников. Автомобилестроители не получали шин и металла для сборки, село — необходимого количества автомобилей для вывоза зерна, которое в результате приходилось списывать как испортившееся, и так далее[487].

Наркис Разумов, работавший с 1977 года референтом в плановом, позже переименованном в Экономический, отделе аппарата Совмина СССР (а до того 10 лет проработавший в аналогичном отделе Военно-промышленной комиссии при Совмине), спустя годы четко формулирует, почему, по его мнению, это происходило:

…Во-первых, политическое руководство твердо придерживалось догмы о том, что наша экономика должна постоянно развиваться высокими и устойчивыми темпами;

во-вторых, секретари ЦК, обладавшие большой властью, «нагибали» Госплан с ведомственных позиций курируемых отраслей, проводя необходимые, с их точки зрения, цифры развития. Госплан, пытаясь отстаивать необходимость полного сбалансирования планов, опирался на Совмин и лично Косыгина, в результате чего достигался определенный компромисс. В этом компромиссе уже присутствовал элемент несбалансированности. Высокий, но не сбалансированный с ресурсами план принижал роль планового начала в целом, позволял исполнителям обосновывать его недовыполнение и по своей социально-экономической сущности оказывался значительно хуже менее высокого по показателям, но сбалансированного плана[488].

Тезисы Разумова ставят вопросы, которые приходилось решать многим партийным и государственным чиновникам, особенно занимавшим высшие позиции, предусматривающие соучастие в формировании экономической политики: как сочетаются нужды партийных и государственных интересов? Как можно понять, чем продиктована та или иная позиция? Не прикрывает ли она личную заинтересованность или коллективную волю кланов?

Эти вопросы задают для нас координаты, в рамках которых вообще принимались решения о составлении и реализации планов: макроэкономический уровень, то есть планирование на общегосударственном уровне и вмешательство в этот процесс узкого круга «политического руководства», которое в своем «давлении на план» отражает как собственные идеи, так и интересы крупных отраслей. Близко связанный с этим, но имеющий свою специфику и права ведомственный лоббизм, связанный со стратегией крупнейших экономических администраторов заранее заложить в планы выгодные для себя решения, а затем найти оправдание неполному исполнению возложенных на ведомство обязательств. Административный волюнтаризм высокопоставленных чиновников, связанный с перераспределением в зависимости от текущих и срочных задач уже запланированных ресурсов. И, наконец, низовой лоббизм субъектов экономической деятельности (например, крупных предприятий и объединений) и регионов, которые на уровне центральных плановых органов и ведомств старались отстоять свои интересы как на стадии планирования, так и на стадии реализации навязанных им планов. В этом разделе пойдет речь о макроэкономическом уровне — действиях политического руководства и ведомств. Стратегии и практики других видов «давления на план» мы рассмотрим ниже.

Итак, как мы увидели в первой части книги, Брежнев и Косыгин имели местами общее, местами различающееся видение направлений и перспектив развития экономики. При этом для Брежнева было характерно внимание к отдельным отраслям (ВПК и сельскому хозяйству) и их приоритетному финансированию, Косыгин же ориентировался на комплексное развитие всей экономики и пытался заниматься финансовой стабилизацией. Исходя из этого, в подчиненном ему Госплане СССР, возглавляемом его стратегическим союзником Николаем Байбаковым, верстались пятилетние, годовые и перспективные (на 10–15 лет) планы, которые утверждались на заседаниях Совмина и затем Политбюро.

Финансирование намеченных планов обеспечивалось относительно реалистичным бюджетом, за который отвечал Минфин СССР во главе с бессменным министром финансов (1960–1985) Василием Гарбузовым, действовавшим в тесной связи с Косыгиным и Байбаковым. У планово-финансового блока была своя тайная «кубышка», резерв, достигавший 5 % бюджета, невидимая для посторонних (прежде всего членов Политбюро), но учитываемая Косыгиным при решении значительных задач[489].

Соответственно, конфликт Брежнева и Косыгина, а также подчиненных им и подчиняющихся им (что было далеко не одно и то же) институций носил глубокий и принципиальный характер. В советской экономике были скрыты определенные резервы, поэтому Брежневу надо было выбить из правительства ресурсы на две подчиняющиеся де-факто лично ему отрасли[490], Косыгину надо было обеспечить ритмичное и запланированное функционирование всей экономики страны. Потому задачей премьера и его аппарата было скрыть резервы и потратить их на решение тех задач, которые они считали нужным решать по своей воле.

Прежде всего в устойчивом высоком финансировании и первоочередном обеспечении материальными ресурсами нуждалась нефтегазовая отрасль. От нее с каждым годом все больше зависел бюджет, а значит, макроэкономическая стабильность. В продуктах, созданных на основе нефти и газа, остро нуждались электроэнергетика и транспорт, без которых в свою очередь вообще не могли функционировать вся индустрия и инфраструктура страны. Радикальные (по меркам того времени и среды) советники-макроэкономисты, такие как директор Института экономики Сибирского отделения АН СССР Абел Аганбегян, пытались обратить внимание руководства на очевидные для них (по имеющимся цифрам) перекосы в пользу ВПК и явное отставание гражданского машиностроения, а также вообще потребительского сектора. Однако таких Косыгин лично убирал из публичных дискуссий, хотя они играли на его стороне[491]. Можно предположить, что он и без них хорошо понимал сложившуюся ситуацию, однако не имел политической возможности сделать по-иному.

Мы все время спешили и подгоняли экономику так называемыми напряженными планами. Когда в материальных балансах ресурсы не обеспечивали потребности, то уменьшали не потребности, а нормы, обосновывая это техническим прогрессом. Следует признать, что здесь было много и произвола[492],

— говорит об этом замначальника сводного отдела Госплана СССР Евгений Иванов.

Таким образом, вопрос составления плана являлся не хозяйственным, а политическим. За ним стояли большие группы влияния. И многие руководители высшего уровня помнили уроки «ленинградского дела», которое (как уже говорилось выше) началось с письма Сталину от заместителя начальника Госснаба — с жалобой на то, что один из предшественников Байбакова Николай Вознесенский «закладывает в годовые планы заниженные показатели»[493]. Многие из руководителей СССР брежневского времени на своем опыте пережили попытки Хрущева контролировать планирование — назначение на пост главы Госэкономкомиссии, которая на время заменила Госплан, его