Шрифт:
Закладка:
В 1929 году Ван Дайн публикует «Дело о шахматном слоне», в 1930-м – хитроумное «Дело об убийстве и скарабее», в 1936-м – «Дело о драконе-убийце». В последнем случае мы встречаемся с жестоким миллионером-амфибией в скафандре, который прячется в бассейне и нанизывает на трезубец своих беспомощных гостей.
Ван Дайн также является составителем двух антологий.
1937
Вирджиния Вулф
Вирджинию Вулф считают «первым романистом Англии». Точная иерархия не имеет значения, ибо литература – это не соревнование, но несомненно, что она стоит в одном ряду с наиболее тонкими и восприимчивыми умами, которые успешно экспериментируют с нынешним английским романом.
Аделина Вирджиния Стивен родилась в Лондоне в 1882 году. (Первое имя кануло в небытие.) Ее отец – Лесли Стивен, составитель биографий Свифта, Джонсона и Гоббса: книг, ценность которых заключается в ясности изложения и точности данных; в них мало анализа и нет открытий.
Аделина Вирджиния – третий ребенок из четырех. Художник Ротенштейн вспоминает, что она была «задумчивой и молчаливой, вся в черном, с белым кружевным воротничком и белыми манжетами». Ее с детства приучили ничего не говорить, если нечего сказать. В школу она не ходила, но одной из домашних дисциплин был греческий язык. По воскресеньям в доме бывало оживленно: в гости заходили Мередит, Рёскин, Стивенсон, Джон Морли, Госсе и Харди.
Каждое лето она проводила на берегу моря в Корнуолле – в маленьком домике, затерянном в огромном неухоженном поместье с террасами, садом и оранжереей. Это поместье появится в романе 1927 года.
В 1912 году в Лондоне Вирджиния Стивен выходит замуж за Леонарда Вулфа; они приобретают типографию. Их влечет книгопечатание, этот коварный сообщник литературы; супруги сами готовят к печати и издают свои книги. Без сомнений, они думают о славе Уильяма Морриса – издателя и поэта.
Три года спустя Вирджиния Вулф публикует свой первый роман «По морю прочь». В 1919 году выходит в свет «День и ночь», в 1922-м – «Комната Джейкоба». Уже эта книга весьма характерна. Сюжета – в повествовательном смысле – нет; тема – человеческий характер, изучаемый не через самого человека, а косвенно, через предметы и людей, его окружающих.
«Миссис Дэллоуэй» (1925) рассказывает об одном дне некой женщины – такое вот увлекательное отражение джойсовского «Улисса». В романе «На маяк» (1927) используется тот же прием: нам показывают несколько часов из жизни нескольких человек – и мы видим их прошлое и будущее. В «Орландо» (1928) большое внимание уделяется времени. Герой этого романа, лучшего и, несомненно, самого напряженного среди текстов Вирджинии Вулф, а равно и одного из наиболее оригинальных и безысходных романов нашего времени, живет триста лет и является символом Англии, в первую очередь ее поэзии. Магия соседствует в этой книге с горечью и счастьем. А еще это музыкальная книга – не только из-за благозвучия ее прозы, но и из-за самой композиции, состоящей из ограниченного числа повторяющихся и сочетающихся тем. Подобного рода музыку мы слышим и в «Своей комнате» (1929), где реальность гармонично соседствует с вымыслом.
В 1931 году Вирджиния Вулф опубликовала новый роман – «Волны». Волны, давшие название этой книге, обретают со временем – и его чередованиями – характер внутреннего монолога персонажей. Каждому периоду жизни соответствует некий час – от рассвета до заката. Ни сюжета, ни разговора, ни действия. И все же это трогательная книга. В ней, как и в остальных романах Вирджинии Вулф, описываются едва уловимые перемены в природе.
1936
Книжные рецензии и заметки
Густав Майринк
«Ангел Западного окна»
Этот роман, в какой-то мере теософский, не так красив, как само название. Его автор, Густав Майринк, стал известен благодаря фантастическому роману «Голем», где необычайно зримо сочетаются мифология и эротика, жанр путешествий и «местный колорит» Праги, вещие сны и видения чужих давних жизней и даже реальность. За этой удачной книгой последовали другие, не столь занимательные. В них сказывается влияние не Гофмана и Эдгара Аллана По, а различных теософских сект, множество которых существовало и продолжает существовать в Германии. Легко догадаться, что Майринка «озарила» восточная мудрость, с прискорбным результатом, к которому приводят подобные экскурсы. Мало-помалу он оказывается на уровне самых простодушных своих читателей. Книги его становятся подвигами веры и даже превращаются в пропаганду. «Ангел западного окна» – это описание путаницы чудес, которое едва спасает поэтическая атмосфера романа.
1936
Алан Прайс-Джонс
«Private opinion»[178]
Несомненно: хотя на свете много англичан, которые говорят мало, еще больше тех, которые не разговаривают вовсе. Возможно, отсюда проистекает столь же несомненный блеск oral style – разговорного стиля англоязычных прозаиков. И рецензируемая нами книга служит ярким тому примером.
К сожалению, суждения автора не так безупречны, как его синтаксис. Например, Прайс-Джонс называет Стюарта Меррилла «возможно, величайшим американским лириком со времен Эдгара Аллана По».
Абсурдное высказывание: в сравнении со своими коллегами-символистами Стюарт Меррилл оказывается поэтом весьма незначительным. Рядом с Фростом, с Сэндбергом, с Элиотом, с Ли Мастерсом, с Линдсеем и с десятками других авторов (не говоря уже о Сидни Ланье) он окончательно превращается в невидимку. В другом месте утверждается: «Порой мне приходила в голову шальная мысль написать эссе о том, что современная поэзия обязана половиной своих формальных особенностей городу Монтевидео».
Заявление (ослабленное и оттененное многочисленными предварительными колебаниями) чрезвычайно любопытное, но, откровенно говоря, едва ли детства Жюля Лафорга и мучительной юности графа Лотреамона достаточно, чтобы его обосновать.
С другой стороны, мистер Прайс-Джонс говорит, что Монтевидео лишен очарования. Позволю себе скромно, но со всей твердостью не согласиться – во имя усаженных розами дворов Старого города и трогательных влажных усадеб на Пасо-дель-Молино.
1936
Луис Голдинг
«Преследователь»
Однажды было высказано (и затем неоднократно повторено) мнение, будто сумасшедший не может быть протагонистом настоящего романа или подлинной драмы. Вспоминая Макбета, его сотоварища, рефлектирующего убийцу Родиона Раскольникова, Дон Кихота, короля Лира, Гамлета и почти мономаньяка лорда Джима, мы вправе утверждать (и повторять), что протагонист драмы или романа должен быть сумасшедшим. Нам могут возразить, что сумасшедший ни у кого не вызовет сочувствия и что довольно одного подозрения в безумии, дабы бесконечно отдалить человека от всех ему подобных. Мы же ответили бы, что безумие – это одна из ужасных перспектив, грозящих любой живой душе, и посему нельзя признать неуместной задачу показать средствами повествования или театра зарождение и рост этого жуткого цветка. (Кстати, Сервантес за это не берется: он нам сообщает, что у его пятидесятилетнего идальго
