Шрифт:
Закладка:
– Закрой за собой дверь, – приказал Эдгар, понижая голос до вкрадчивого шепота, – прислуге не стоит вникать в тонкости наших отношений. С чем же ты пришла, Эва, с войной или с миром?
Эвелина беспрекословно заперла дверь, сделала неизбежный шаг к нему и заговорила, запинаясь от волнения и заламывая руки, отчего они маняще мелькали в путах теней.
– Я схожу с ума весь день… Не могу есть, не в силах спать. Я столько передумала за это время! Не в состоянии поверить самой себе. Я не сознавала, что делала… Это ты лишил меня разума! Но я не виню тебя, я сама во всем виновата. Я невежественна в любви и не понимаю, как могу испытывать к тебе подобные чувства… Так не должно быть, это неправильно!
Эдгар, казалось, не обратил внимания на это горячечное признание, принимая ее любовь как должное.
– Я знаю, зачем ты пришла во всей красе, – сказал он с напускной скукой, бесцеремонно окинув взглядом ее стан. – Ты явилась ко мне, закованная в корсет, как в броню, чтобы подвергнуть испытанию свою хваленую добродетель. Думаешь, что вчерашняя гроза затуманила твой разум, но теперь ты сможешь устоять. Однако твоя непорочность всего лишь невесомая одежда, которую так легко сорвать…
– Что ты говоришь! – воскликнула Эвелина, и пунцовые розы на ее щеках зарделись еще ярче. – Если бы тебя слышала мама…
В ответ Эдгар горько рассмеялся.
– Наша матушка ничего бы не сказала, потому что сама не была святой. Я могу поведать тебе презанятную историю, чтобы ты не заскучала в моем скромном обиталище. Не так уж давно, тридцать лет назад, жила почтенная семья Оболинских. У них был кузен, некто Александр-Бенедикт, который обручился с их дочерью. Однако вместо Грациеллы он неожиданно женился на ее младшей сестре Софии. И знаешь, почему Оболинские согласились? Они вступили в брачные отношения еще до свадьбы. Наш благородный отец соблазнил ее, и я был зачат во грехе.
– Это неправда! – вознегодовала Эвелина, демонстративно зажимая уши руками. – Я не стану тебя слушать!
– Я не стал бы тебе лгать на столь щекотливую тему, – молвил Эдгар безразличным тоном и передернул плечами с показной небрежностью, тем самым скрывая дрожь. – Эту пикантную историю мне поведала наша любезная тетушка Людовина, перед тем как завлечь меня на свое ложе. Мне тогда было восемнадцать – меньше, чем тебе сейчас.
Пытаясь собраться с мыслями, Эвелина стиснула пальцами виски. Эдгар заставил ее усомниться в незыблемых принципах, привитых с детства. Что, если зло, от которого она бежала, давно уже укоренилось в их семье? Однако обыденность их греха не умаляла его кошмарного величия, которого Эвелина не могла постичь и принять.
– Это ужасно, но ничего не меняет, – отозвалась она и призвала на помощь всю свою слабую волю. – Мы совершили куда более тяжкий грех. Это было заблуждение ночи, помрачение рассудка. И мы должны дать клятву прямо здесь и сейчас, что это никогда больше не повторится.
Эдгар посмотрел на нее взглядом, полным сожаления, однако этот обманчиво искренний взгляд был не менее опасен, нежели затуманенный страстью, потому что за ним крылась беспощадная решимость.
– Нет, я не стану давать эту клятву, потому что не могу ни за что поручиться. Посмотри мне в глаза! Даже если будешь вспоминать ту ночь как сон, ты не вырвешь ее из сердца. Я никогда не смогу смотреть на тебя так, как раньше, мои чувства чересчур сильны и необоримы. Я слишком люблю тебя, и мне больно тебя видеть. Дни рядом с тобой будут для меня пыткой, ведь я не привык в чем-то отказывать себе. Я не вижу иного выхода, кроме как расстаться навсегда, дабы избежать искушения и сохранить нашу тайну. Я уезжаю поутру.
Это был точно рассчитанный ход – угроза разлуки наряду с политикой отстраненности и беззастенчивым цинизмом, срывающим все наносное и обнажающим чувства. Дипломатия Эдгара не замедлила сказаться, безотказно подействовав на столь наивное существо, как его сестра.
– Нет, ты не можешь, – пролепетала ошеломленная Эвелина, – ты не посмеешь оставить меня!
– Я вовсе не оставляю тебя. – Эдгар бессильно развел руками, словно оправдываясь. – Я позабочусь о том, чтобы ты не была стеснена в средствах. Отныне ты вольна распоряжаться своей судьбой. Можешь прогнать Зиллу и жить в свое удовольствие, хотя я посоветовал бы тебе уйти в монастырь. Офелия, иди в монастырь[9]… Я же никогда не потревожу тебя. Обещаю, что ни разу не напишу тебе и никогда не вернусь домой.
Эвелина, не привыкшая к стремительным перепадам его настроения, почувствовала, что ее дом рухнул и вокруг разверзлась бездна. Как будто она очутилась на безлюдном островке посреди грозы, руин и могил, оставшись наедине со своим бесчестьем. Она не желала той мнимой свободы, что сулил ей Эдгар, и у нее не осталось пути к отступлению.
– Не уезжай, умоляю тебя, – обреченно прошептала Эвелина, смирив гордость, – я не переживу разлуки. И готова на все, только бы остаться с тобой. Я стану слушаться тебя и исполню все твои желания…
Эдгар ответил ей поистине ангельской, но отнюдь не безгрешной улыбкой.
– Обещаешь? – протянул он, скользнув по ней многозначительным взглядом. – Для начала подойди ближе, прелесть моя. Не бойся! Я ничего не сделаю без твоего согласия.
Он снял с Эвелины платье и расшнуровал корсет, покрывая невесомыми поцелуями шею и плечи, чувствуя ее трепетную дрожь и мурашки на нежной коже. Затем уложил на кровать, повелев закрыть глаза, и начал медленно гладить, отыскивая самые сокровенные и уязвимые уголки ее тела. Она быстро отбросила всякую стыдливость и чутко отзывалась на его прикосновения. Эвелину захлестнули неведомые чувственные переживания, обостренные тем, что она не видела лица Эдгара. От его ласки Эва металась на постели, как в забытьи, но этого ей было мало. Ее плоть сделалась податливой и разгоряченной, томясь в ожидании полного соития. Эдгар видел, что она готова принять его, но должен был убедиться: он боялся сделать что-либо против ее воли.
– Посмотри на меня, – приказал Эдгар, склонившись над сестрой, – ему было необходимо видеть ее глаза. – Ты хочешь, чтобы я вошел в тебя?
– Да, – выдохнула Эвелина, потерявшая голову от желания. Она смотрела на него смутным взглядом, как во сне.
Он осторожно проник в нее, сделал несколько неторопливых, опасливых движений, давая ей возможность привыкнуть к нему, и замер.
– Тебе не больно? – с тревогой спросил он, помня, что еще вчера
