Пожалуй, ни один другой художественный текст русской литературы не породил такого количества и такого разнобоя комментариев и толкований, как закатный роман Булгакова.

Основные толкования религиозных смыслов булгаковского романа (именно они интересуют меня):

1) не берите в голову. Это просто фэнтези, игра. «Художественная литература», ничего не говорящая об убеждениях самого автора и не ставящая целью как-то повлиять на убеждения читателей. Давайте просто смеяться, разгадывать шарады (за какой маской спрятан Сталин или Маяковский?) и восхищаться бесподобным стилем. Воланд — это просто забавный персонаж вроде старухи Шапокляк. «А самой-то главной загадки романа — почему, из чего у Булгакова родилось такое кардинальное отклонение от евангельской истории, до переоборачивания ее духовного смысла? — этого атеистическая, из советского праха выросшая критика даже и не потянулась поднять»[379];

2) роман Булгакова кощунствен. Он отрекся от Христа. Поэтому надо его анфематствовать;

3) роман Булгакова кощунствен. Это здорово: именно такого Иешуа-Христа, освобожденного от церковных догм, только и может принять современный человек;

4) то прочтение, которое предлагает моя книга;

5) это роман, написанный экзистенциалистом, скорбящим об утрате своей веры. Как Камю или Сартр. Человек проваливается в бездну безверия, но, в отличие от ликующего советского безбожия, понимает, что это бездна и потому отчаянно кричит.

«Он написал роман антонимичный по отношению к „Белой гвардии“. В том сюжете было очевидное противостояние добра и зла, чести и бесчестия, Бога и дьявола, там женщина получила по своим молитвам, и над залитой кровью землею простиралось примиряющее небо с вечными звездами, — в „Мастере и Маргарите“ восторжествовала неверная изменчивая луна, а попытавшейся перекреститься простолюдинке нечисть пообещала отрезать руку, и кухарка испугалась — если бы нет! — но в этом эпизоде заключался увиденный Булгаковым, запечатленный им образ времени, когда люди сами отказались, отреклись от силы креста и предали себя и свой город, свою страну во власть сатане.

„Белая гвардия“ — это роман о Рождестве, которое было, „Мастер и Маргарита“ — о Пасхе, которая не пришла. Вместо простодушного, честного Николки, сумевшего несмотря ни на что выполнить христианский долг и предать земле тело праведного Най-Турса по православному обряду, — жуликоватый „царь бутербродов“ Андрей Фокич, вместо несчастной и безвестной жертвы братоубийственной брани — распутная ведьма и вампирша Гелла — вот движение времени и страны, Булгаковым обозначенное.

Причем особенность этой перемены заключена в том, что и Андрей Фокич назван в романе человеком богобоязненным, но его религиозность не решает ничего, она бессодержательна, бесплодна, соль утратила силу, и в той картине мира, которую увидел и нарисовал Булгаков, бесы не трепещут и ничего не боятся. Они не злы, а по-своему обаятельны, добры и щедры, потому что победили и им более никто не противостоит. Это их шабаш, их разгул, их первомайское торжество, а Тот, Кто принял крестную муку, ничем не может защитить своих верных. Да и не осталось этих верных, как считал сам создатель романа. „Мастер и Маргарита“ — книга об обезбоженном мире, где самые прекрасные женщины присягают дьяволу и становятся ведьмами, а „народ-богоносец“ представлен все тем же Андреем Фокичем с его знаменитой осетриной второй свежести, да разлившей подсолнечное масло Аннушкой по прозвищу Чума.

При всей легкости, фантасмагоричности и увлекательности булгаковского романа едва ли есть в русской литературе более трагическое и безысходное произведение. В этом не было вины Булгакова, в этом была его личная жизненная и конфессиональная трагедия. Измученный собственными обстоятельствами, он изверился не только в себе и своей судьбе, он изверился в мироздании и миропорядке, придя к выводу об исчерпанности христианства в родной стране, и об этой опустошенности написал роман, в котором сквозь видимый смех и ослепительный блеск письма невидимыми слезами оплакал мир, забывший Христа…

Вернемся к мысли М. Чудаковой о невынимаемом фундаменте детской веры и предположим иную — а что если все-таки этот фундамент вынули, изъяли, как церковные ценности? А что если вместо фундамента осталась зияющая пустота, которая ничем не была заполнена и которая тянула, влекла, и с годами именно на этом месте возникло новое образование, но по своим свойствам иное, и эту инаковость Булгаков остро ощущал, она становилась мотивом и даже не источником, но раздражителем его вдохновения? Ну примерно так, как Фриду раздражал и мучил платочек, который ей приносила каждое утро камеристка, и она ни о чем другом думать не могла. Ведь дело не только в том, что Фрида своими руками убила ребенка, дело в том, что она осталась без самого дорогого, что у нее было. Так и Булгакову было плохо оттого, что „Бог умер“, оттого — что, говоря словами поэта, некогда Булгакова благословившего, Максимилиана Волошина, „в ту весну Христос не воскресал“, а для автора „Мастера и Маргариты“ эти вёсны без Пасхи растянулись на десятилетия и в нем болели. А когда болит, тогда и пишут. Зачем Михаилу Булгакову, писателю в общем-то расчетливому, нацеленному на успех, на прижизненное признание, мечтавшему эту славу вернуть и чего только для этого не предпринимавшему, писавшему Сталину — для чего ему было писать о Христе и Пилате? Что за странный сюжет? Куда это ружье было нацелено? Чего он мог от такого романа ждать?»[380]

Вопросы поставлены точно. Но они как раз и не дают согласиться с предложенным ответом. Если главный тезис романа — «в жизни потерян смысл», то как написание этого романа годами придавало смысл писательской жизни самого Булгакова?

В эту схему не входит настойчивость Булгакова, в течение двенадцати (!) лет создающего «закатный роман». Последние годы — через боль, а потом и слепоту — Булгаков не просто пишет, а сначала языком, на ощупь и на слух пробует-проговаривает текст[381]. Крестит рукопись. Вручает жене со словами «Пусть знают!». И все это — ради декларации о капитуляции? О пустоте и тошноте?

Сказать, что все пропало и осточертело, фельетонист может более сжато и хлестко.

Насколько мне известно, в жизни Булгакова не было личных недоразумений, связанных церковными людьми. «Попы» его никак не обижали. Не примечал я и эпизодов, когда воспоминание о каких-то церковных и христианских заповедях и верованиях причиняло Булгакову душевную боль — даже если он поступал вразрез с ними. Он чувствовал свою вину перед первой и единственно венчанной женой Татьяной вовсе не потому, что «духовник наложил епитимью».

Не могло быть внутреннего конфликта с церковностью по той причине, что Булгаков чувствовал себя вполне независимо: предметы своей веры и границы ее влияния на свою жизнь он определял сам.

Так что мотива «попы нарочно от нас скрывали, что