Шрифт:
Закладка:
Она начала рыдать, и Улла обняла ее:
— Го-о-осподи, что ты пережила!
— Врезала сукину сыну по черепу! — заявил Стаффан.
— Я его убить могла, если бы попала повыше! — Элисабет достала из сумочки пачку носовых платков, высморкалась. — Надо съездить в больницу, проведать его.
Я чувствовал, как кровь отлила от головы куда-то в пятки. Так бывает, когда резко встанешь: почти обморок.
— Зачем? — спросил Стаффан.
— Не езди, — посоветовала Улла. — Вдруг он тебя узнает и решит отомстить.
— Отомстить! Да он пошевелиться не может! Даже слово сказать! Просто лежит пластом. Может, инвалидом останется. Может, я жизнь человеку сломала.
— Да оклемается он, — утешала Улла. — Это ночью было?
Элисабет снова высморкалась.
— Я проспала. У нас наверху комната, где никто не живет. Вор залез под кровать, хотел забрать картины, которые спрятал там, когда неделю назад забрался к нам в дом.
Элисабет пустилась рассказывать, как все было, а я чувствовал, что ноги вот-вот подогнутся и я потеряю сознание. Упаду мешком да так и останусь лежать.
35
Оно приходит, как мутная вода сквозь дверные щели, оно тихо свистит в разбитых окнах. Оно подстерегает тебя на сиденье автобуса, оно ядовитыми испарениями поднимается, когда ты открываешь крышку унитаза, чтобы проблеваться. Оно перетягивает тебе горло, оно делает твои руки холодными как лед. Язык твой становится неповоротлив, и ты лишаешься речи. Оно приставляет нож к твоей коже, но крови нет. Оно побивает тебя камнями, но ты не падаешь. Ты идешь, расправив плечи, но в душе ты беспомощно присел на корточки.
Таково страдание, о сестры мои и братья!
На следующий день Элисабет вновь не было в школе. Когда я пришел домой, мама с Леной уже съездили проведать Навозника. Лена вышла, а мама, очень бледная, сидела за кухонным столом и прикуривала от предыдущей сигареты.
— Его перевели в обычное отделение. Но он не говорит, и непонятно, узнал ли он нас. Врач сказал — завтра можно забирать домой. Лена завтра работает, так что придется тебе помочь мне.
— Когда?
— После школы.
— У меня тренировка…
Да что с тобой! — рявкнула мать. — Дурак, что ли? Оттуда возьмем такси. Поможешь мне. Рольф может идти, но ему нужна опора.
— Ага.
— Он лежит в палате Д-14. Встретимся там. Когда кончаются уроки?
— В три.
— Значит, встретимся в половине четвертого. Д-14, не забудь.
Мне хотелось заспорить, но я не мог. Я сел напротив матери. Увидел у нее на шее морщины, которых раньше не замечал.
— Д-14, — повторяет она. — Не забудь!
Я поехал в больницу в Худдинге и отыскал Д-14. Мама уже ждала в коридоре на диванчике, обтянутом плотной красной тканью. Мимо сновали медсестры, санитарки катили тележки с подносами.
— Я уж решила, ты позабыл.
— Сюда ехать дольше, чем я думал.
Мы зашли в палату Навозника. Из трех коек две пустовали. Навозник лежал на покрывале одетый, в воротнике из вспененной резины, голова обмотана бинтами. Завидев меня, он пошевелил губами, но из них не вышло ни единого слова. Санитарка помогла нам поставить его на ноги.
— Так нормально? — спросила она. Санитарка была высокая, худая, в нагрудном кармашке полно ручек.
— Справимся, — уверила мама. — Мы возьмем такси.
Санитарка пожелала удачи. Я взял Навозника под одну руку, мама — под другую. На заплетающихся ногах он протащился через палату, и вот мы уже в коридоре. Лет через сто подошли к лифту. Лифт пришлось ждать. Навозник пытался заговорить, но на губах только выступила слюна.
— Сейчас поедем домой, любимый, — шептала мама.
Пришел лифт, и мы поехали вниз. Когда двери открылись, за ними оказались Элисабет и ее мама. Увидев нас, они отступили в сторону, и тут я встретился глазами с Элисабет. Она перевела взгляд с меня на Навозника, на маму, потом снова на Навозника.
— Это он! — Элисабет схватила мать за руку. А потом посмотрела на меня.
— Что ты…? — начала она, но вдруг замолкла и побежала к выходу. Электронные часы на стене показывали пятнадцать пятьдесят одну.
— Элисабет! — крикнул я ей в спину. По полу ехала поломойная машина, оставляя за собой мокрую полосу. Уборщик покачал головой, когда Элисабет чуть не врезалась в поломойку.
— Элисабет! — снова позвал я, но она уже была на улице.
— Кто это? — спросила мама, а потом сказала: — Держи его, ради бога! — Я ухватил Навозника за плечо. Поломойная машина развернулась у дверей, уборщик объехал нас, и на полу осталась влажная петля.
— Кто это? — снова спросила мама.
— Одноклассница из старой школы.
— Какая-то странная. Вы не дружите?
Я не ответил. Я шел рядом с Навозником, как во сне, и мне казалось, что на самом деле меня здесь нет.
— Смотри, Рольф, какая славная погода! — сказала мама, когда мы оказались на улице.
Такси забрало нас от самого крыльца.
— Слава богу, лифт работает, — бормотала мама, пока мы затаскивали Навозника в кабину. Мальчик с револьверным поясом смотрел на нас.
— Его отправили в нокаут? — спросил он, но никто не ответил. Мальчик повторил вопрос, но двери уже закрылись.
Дома мы усадили Навозника на кухне. Он сидел, положив руки на стол, мама устроилась напротив.
— Рольф, — начала она, — Рольф, ты дома.
Навозник кивнул и попытался что-то сказать. Наконец это ему удалось:
— Она меня ударила!
— Тебя ударила девушка? — воскликнула мама.
Невыносимо. Я ушел к себе, но лучше не стало. Я едва выносил себя самого. Повалился на кровать и пнул стену.
— Идиот, — злобно шептал я себе. — Идиот, идиот, идиот…
Нога заболела, и я перестал пинать стену. Хотел собраться с мыслями, но это оказалось все равно что летним вечером охотиться на ласточек с липучкой от мух. Собраться с мыслями! Их не было. Я больше не мог думать. Я вымотался до предела. Я мог бы все ей объяснить, все — про лодку, Смурфа, револьвер, картины, которые ее папаша припрятал под кроватью…
Нет.
Не выйдет. Я не смогу сказать Элисабет, что картины украл ее отец. Не выйдет. Он станет все отрицать на голубом глазу, и она мне не поверит. Только еще больше разозлится, что я выдумал такую ерунду — будто ее отец украл свои собственные картины. А вдруг поверит? Тогда я стану тем, кто раскрыл попытку ее отца смошенничать со страховкой.
Я лежал, пытаясь мыслить отчетливо, но мыслить отчетливо не получалось.
