Шрифт:
Закладка:
Чтец усердный всех журналов,
Он способен и готов
Самых рьяных либералов
Напугать потоком слов.
Вскрикнет громко: «Гласность! гласность!
Проводник святых идей!»
Но кто ведает людей,
Шепчет, чувствуя опасность:
Тише, тише, господа!
Господин Искариотов,
Патриот из патриотов –
Приближается сюда.
В оригинальных стихах Курочкин избирал своей мишенью и неизбывные стороны русской жизни, изображённые ещё Гоголем («Идеальная ревизия», где на всякое замечание ревизора ему накладывают деликатесов и подливают вина – в результате ревизия проходит благополучно), и такие политические вопросы, как крестьянская реформа, результатами которой круг «Искры» был, конечно, недоволен. Ранние и более «серьёзные» стихи Курочкина («Ни в мать, ни в отца», «Счастливец») находятся под прямым влиянием Некрасова.
Недостаточный, показной характер александровских реформ – одна из важных тем и для Дмитрия Минаева:
В сёла заходят. Вросли
В землю, согнувшись, избёнки;
Чахлое стадо пасли
Дети в одной рубашонке;
Крытый соломой навес…
Голос рыдающий где-то…
«Это ли русский прогресс?»
– «Это, родимые, это!..»
‹…›
Труд от зари до зари,
Бедность – что дальше, то хуже.
Голод, лохмотья – внутри,
Блеск и довольство – снаружи…
Шалости старых повес,
Тающих в креслах балета…
«Это ли русский прогресс?»
– «Это, родимые, это!..»
Минаев, редактировавший ещё один заметный, хотя и недолго проживший, сатирический журнал, «Гудок», писал много пародий – на «чистую лирику» Фета, на «направления русской поэзии» вообще. Юмористику того же Некрасова он считал неудачной – видимо, не в пример собственной. Но сегодня его помнят в первую очередь как мастера поэтической формы – каламбурной составной рифмы: «Женихи, носов не весьте, / Приходя к своей невесте», хлёсткой эпиграммы: «Барышёв! ты отомстил: / Каин нераскаянно / Брата Авеля убил, / Ты ж ухлопал Каина» (отзыв на бездарный перевод байроновской драмы «Каин»).
Лев Жемчужников.
Портрет Козьмы Пруткова.
1853 год[178]
Однако самое важное имя в русской поэтической юмористике и сатире XIX века, конечно, Козьма Прутков. Cамый известный русский коллективный автор, Прутков имел собственную биографию (был чиновником, служил в несуществующей должности директора Пробирной палатки[179], умер от внезапного удара в 1863 году) и даже собственный портрет, нарисованный Львом Жемчужниковым, братом непосредственных создателей текстов – Алексея, Владимира и Александра (четвёртым соавтором был, напомним, Алексей Константинович Толстой). Этот портрет обличает редкое самодовольство Козьмы Пруткова, автора нарочито банальных афоризмов вроде «Одного яйца два раза не высидишь» и «Никто не обнимет необъятного». Поэтические произведения Пруткова весьма разнообразны, их отличает лёгкий абсурдизм – будь то басни «Кондуктор и Тарантул» или «Цапля и Беговые дрожки» (экзотические действующие лица, возможно, дань памяти образцово графоманским басням графа Хвостова), будь то подчёркнуто гипертрофированное «Честолюбие» (герой, носящий «Имя славное Пруткова, / Имя громкое Козьмы», сравнивает себя то с Самсоном, то с Ганнибалом, то с Диогеном, а то с Психеей и Венерой) или пародия на испанский романс «Осада Памбы»:
Девять лет дон Педро Гомец,
По прозванью Лев Кастильи,
Осаждает замок Памбу,
Молоком одним питаясь.
И все войско дона Педра,
Девять тысяч кастильянцев,
Все, по данному обету,
Не касаются мясного,
Ниже хлеба не снедают;
Пьют одно лишь молоко.
Сочинения Пруткова охотно публиковали в «Современнике», «Искре», других журналах, выходили и их отдельные издания, хотя некоторые тексты целиком не увидели света до советского времени – например, «Военные афоризмы» и «Церемониал погребения тела в Бозе усопшего поручика и кавалера Фаддея Козьмича П…»:
28
Идут славянофилы и нигилисты;
У тех и у других ногти не чисты.
29
Ибо если они не сходятся в теории вероятности,
То сходятся в неопрятности.
30
И поэтому нет ничего слюнявее и плюгавее
Русского безбожия и православия.
31
На краю разверстой могилы
Имеют спорить нигилисты и славянофилы.
32
Первые утверждают, что кто умрёт,
Тот весь обращается в кислород.
33
Вторые – что он входит в небесные угодия
И делается братчиком Кирилла-Мефодия.
34
И что верные вести оттудова
Получила сама графиня Блудова.
Полное собрание сочинений Козьмы Пруткова.
Типография М. М. Стасюлевича, 1894 год[180]
На русскую сатирическую традицию Прутков оказал очень большое влияние: своим предтечей его считали, например, авторы «Сатирикона» – в первую очередь Саша Чёрный, написавший даже прямой оммаж прутковскому «Юнкеру Шмидту».
Вторым изводом социального поэтического письма стала поэзия глубоко серьёзная, исполненная гражданского пафоса. За исключением собственно Некрасова, этот извод был менее влиятелен – ровно потому, что в тени Некрасова и находился. Это некоторые тексты Алексея Плещеева и Николая Огарёва – поэтов, о которых мы уже говорили в предыдущей лекции; Огарёв при этом начинал раньше Некрасова и иногда предвосхищал его находки. Это стихи Иннокентия Омулевского (1836–1883), Михаила Михайлова (1829–1865) и Ивана Гольц-Миллера (1842–1871). Вот, например, стихотворение Михайлова, революционера и сотрудника «Современника», умершего на каторге в возрасте 36 лет. Написанное в реформенном 1861 году, достаточно слабое с художественной точки зрения, оно содержит прямой революционный призыв и, разумеется, не могло быть официально опубликовано:
Мориц Леммель. Портрет
Николая Огарёва. 1850-е годы[181]
О сердце скорбное народа!
Среди твоих кромешных мук
Не жди, чтоб счастье и свобода
К тебе сошли из царских рук.
Не эти ль руки заковали
Тебя в неволю и позор?
Они и плахи воздвигали,
И двигали топор.
Не царь ли век в твоей отчизне
Губил повсюду жизнь сплеча?
Иль ты забыл, что дара жизни
Не ждут от палача?
‹…›
О, помни! чистый дар свободы
Назначен смелым лишь сердцам.
Её берут себе народы;
И царь нё даст ее рабам.
О, помни! не без боя злого
Твердыню зла шатнёт твой клик.
Восстань из рабства векового,
Восстань свободен и велик!
Стихи Гольц-Миллера – такие же рифмованные призывы, опирающиеся на некрасовскую просодию: «Долго ли ждать нам ту бурю желанную, / Долго ли ждать нам желанный исход?
