им освободить столицу. Тогда же в Кремле, в плену у поляков, томился греческий архиепископ Арсений. Вот ему-то и явился преподобный Сергий Радонежский с известием, что молитвами Богородицы царствующий град будет избавлен от врагов. Это стало известно и одушевило ратников, а после нескольких дней жестоких боев поляки действительно сдали Кремль… Но как бы то ни было на самом деле, обе эти иконы однозначно являются великими источниками благодати Богоматери.

– А та, что украли в Казани, выходит, третья? – спросил Георгий свою крестную.

– Она же, думается мне, и первая, и вторая, и третья… И образом единым, и чудотворениями отмеченная. И если уж Господь Бог попустил сие святотатство в Казани, знать, на то Его воля была. А тебе, сынок, как я понимаю, теперь предстоит нелегкая служба по возвращению в Россию одной из них…

Георгий уже знал, что останется в Загорске до утра, и они действительно проговорили почти всю ночь. На рассвете матушка Марфа рассказала ему следующее:

– Столько лет прошло со дня твоего рождения, и только сейчас начинаешь понимать удивительную истину о предназначенности человеческих судеб.

– Это вы о Божественном Промысле, матушка?

– Да, Георгий. О том, что люди до сего дня все еще называют своей судьбой. Когда ты народился на свет, уже был подписан указ правительства Ульянова (Ленина) о легализации в большевистской России абортов… Страна Советов, одуревшая тогда от вседозволенности и превратившая каждый свой день в шабаш, стала пионером и в этой области. К чему я все это тебе говорю? Твои родители после выполнения какого-то важного задания вернулись из Испании. Мария уже была на первом месяце беременности. Для разведчиков и для твоих родителей, естественно, сама возможность беременности и рождения ребенка была равносильна их провалу. А потому я до сего дня молюсь об упокоении души убиенного тогда удивительного человека – врача-акушера Рохлина. Он должен был пресечь твою жизнь еще в зародыше. Но как врач и как человек не смог пойти на это преступление. Они скрыли факт беременности. Их снова послали на задание, если не ошибаюсь, уже в Германию. Слава Богу, что там все разрешилось без их активного участия и, как ранее говорили, наши тогда победили. И по срокам все совпало так, что по возращении Марии из Германии сам Рохлин и принимал у нее роды. Правда, сразу же после принятия твоих родов Рохлин, по доносу кого-то из медперсонала, был арестован. А если принять во внимание, что он знал многих людей, работавших в разведке, то ему ни одного дня не позволили прожить в заключении…

– Как его звали?

– Иосиф…

– Упокой, Господи, душу раба Твоего Иосифа…

Они вместе перекрестились и еще какое-то время сидели в полной тишине.

Луч заглянувшего в их окно солнца, высветив гостиную, мирно успокоился на половице. Из задумчивости Георгия вывел автомобильный гудок. Он тепло распрощался с любимой крестной и вышел на улицу, где уже ждала автомашина и люди генерала Гришина, присланные, чтобы доставить его в аэропорт.

На следующее утро Георгий проснулся в одной из гостиниц Парижа. Почти всю ночь в соседнем номере гудели артисты цирка, ошеломленные столицей Франции. После завтрака всю труппу цирка посадили в автобус и повезли в советское посольство. Им предстояла встреча с послом. После торжественного приема в честь артистов цирка был устроен банкет, где Георгий и увидел полковника Померанцева, мирно беседовавшего о чем-то в компании с народной артисткой Бугримовой и военным атташе посольства, признавшимся укротительнице, что давно является ее поклонником. Померанцев же, в свою очередь, попросил представить ему Георгия Государева, об удивительных способностях которого он был якобы наслышан. И Бугримова, взяв в руки два бокала шампанского, увлекла всю компанию вслед за собой в ту часть банкетного зала, где стоял Георгий.

– О твоих способностях уже знает вся Франция. Все, кроме меня! – сказала она, подавая один бокал Георгию.

Георгий с улыбкой принял бокал из ее рук.

– Это я попросил рассказать мне о ваших уникальных способах определять то, что находится в карманах ваших собеседников, – сказал Померанцев, помня урок, который преподнес ему Георгий при их встрече на Лубянке в кабинете генерала Гришина.

– Здесь нет ничего необычного, – ответил Георгий. – Мужчины часто стереотипны в поступках и наполняют свои карманы традиционными предметами, как то: платок, расческа, ключи, спички…

– А женщины? – спросила заинтригованная Бугримова.

– У них же нет карманов, – вступил в разговор военный атташе. – Зато в их очаровательных головках, наверное, хранится столько всевозможных секретов.

Бугримова улыбнулась. Ей уже начинал нравиться этот моложавый волевой и обаятельный мужчина, с которым она была готова закрутить роман.

– Как бы и я хотела видеть всех вас насквозь, – глядя ему в глаза, начала она. – Слышать ваши мысли, а главное – уметь управлять вашими желаниями… – И тут же обратилась к Георгию: – Так что же лежит в карманах этого человека кроме носового платка и расчески, как вы сказали?

– Ровным счетом ничего. Человеку его профессии, а он, как я понимаю, кадровый военный, вообще несвойственно заполнять чем-либо свои карманы.

– Это так? – спросила военного атташе артистка цирка Бугримова.

– Да! – ответил он.

– Жаль, что фокус не удался, – сказал расстроенный Померанцев.

– Ну почему же? – сказал и улыбнулся Георгий. – Я могу сказать, что лежит в ваших, например, карманах…

– А вот этого не надо… – сказал Померанцев и собрался даже отойти, но его, придержав за рукав пиджака, остановила Бугримова.

– Вы же сами просили меня познакомить вас с этим артистом… А теперь хотите уйти. Быть может, вы тайный агент, в кармане которого лежит огромный пистолет? – сказала она и первая же рассмеялась своей шутке, не догадываясь, как близка была она в этот момент от правды.

Померанцев бросил недовольный взгляд на Государева и быстро отошел. А Георгий поймал на себе еще чей-то взгляд. И не ошибся. На него во все глаза смотрел его сын Максим. Ни в самолете, ни в гостинице он не смог подойти и поговорить с отцом. И даже здесь, в посольстве, он наблюдал за ним со стороны. И Георгий сам подошел к нему.

– Здравствуй, Максим! – сказал Георгий так проникновенно, что юноша даже смутился. – Хотел сказать тебе,