Так Мария, потеряв мать и связь с семьей, оказалась в Париже.

Что же касается самой Марии, то здесь все было сложнее. Известно, что первый мужчина для большинства женщин на многие и долгие годы становится и единственным, и желанным. Время, как правило, даже в случаях расставания не стирает сей образ из их памяти. Так было и с Марией. Рюмин оказался первым мужчиной в ее жизни. Именно поэтому в возрасте семнадцати лет она прилепилась тогда к нему, как говорится, всеми фибрами своей души.

А тут вдруг эта поездка в дом к бывшему военному атташе и ее нечаянная встреча с офицером, от которого вдруг пахнуло узнаваемой теплотой и уютом родного дома. Она была заворожена чистотой и изысканностью его языка, благородным обхождением и вниманием, которым всегда отличался и ее любимый отец, о ком она помнила еще с детства.

И это перетянутое кожей и портупеей «нечто» по имени Мария, что теперь вынужденно оградилась от всего общества стволами своих револьверов, как колючками, этот некогда нежный цветок, что уже почти зачах и пропах махоркой, эта фея, чей слух на протяжении последних лет угнетал лишь отборный революционный мат, а перед глазами был вечно заплеванный семечками и плевками пол да папиросные окурки, что тушились о переплеты золоченых корешков книг, этот небесный ангел, созданный по подобию Божьему, от нечаянного соприкосновения с чистотой самого Государева неожиданно ожил и даже начал расцветать.

Вот ей-то Рюмин и приказал приручить белого, в его понятии, офицера Государева. А сам терпеливо ждал, когда они попадут в расставленные им силки. Что вскоре и должно было произойти.

В ресторане на окраине Парижа звучала скрипка. Иннокентий в легком светлом костюме и Мария, впервые в своей жизни надевшая легкое воздушное платье, сидели на террасе. Уже подали десерт, а они все смотрели друг на друга, словно пытались запомнить эту встречу на всю оставшуюся жизнь.

– Рюмин завтра уезжает в Берлин и берет меня с собой, – грустно сказала Мария.

– Надолго? – спросил Иннокентий и впервые слегка коснулся ее ладони.

Мария вздрогнула. Какое-то необычное волнение, словно электрический заряд, прошло через нее. Ей даже показалось, что она проснулась ото сна, очнулась от некоего дурмана, что опутывал ее все последнее время. Словно ангел пронзил стрелой любви ее трепетное сердце. И перед глазами Марии мгновенно всплыли все события, от той первой страшной ночи в монастыре и до ее последней встречи с Рюминым вчера ночью, когда он вдруг стал медленно и методично объяснять Марии, что она в конце этой их встречи с Государевым обязательно должна увлечь офицера в постель. Мария, не ожидавшая, что ее сразу станут склонять к супружеской измене, тогда даже заплакала, но комиссар был непреклонен. И что-то в его взгляде изменилось с этого момента. Он стал жестким, она бы даже сказала, хищным.

И сейчас, сидя рядом с Иннокентием, она вдруг поняла, что уже не испытывает той своей привязанности к Рюмину. Куда-то на второй план отошли ее женская верность и покорность ему. Она ощутила вдруг мощную защиту, спокойствие, исходившее от Государева, и даже слегка склонилась в его сторону, а тот словно почувствовал это ее движение и встречным движением своего плеча поддержал ее. И они словно бы воссоединились, составив в это мгновение единое целое, что проявилось вдруг способностью одинаково слышать и чувствовать и что бывает лишь в священном таинстве христианского брака, освященного Самим Создателем.

И тогда Мария все рассказала Иннокентию о том задании, что ей надлежало сегодня выполнить.

– Простите меня, Христа ради, что я невольно втянула вас во всю эту историю… Пожалуйста, простите.

И быстро поднялась из-за столика, чтобы покинуть зал ресторана.

Когда Государев, расплатившись с официантом, попытался ее догнать, то успел лишь заметить, как какие-то люди впихивают Марию в легковой автомобиль, который сразу же умчался.

Утром Государев сам пришел в советское посольство. Рюмин продержал его в неведении несколько часов, и лишь после этого Иннокентию разрешили пройти к послу.

– Слушаю вас! – начал Рюмин.

– Меня интересует, что случилось с одной из сотрудниц вашего посольства.

– Чья именно судьба вас так интересует?

– Марии Вронской…

– С чем связан ваш интерес, если это не секрет?

– Вчера на моих глазах она была задержана какими-то людьми, силой посажена в машину и увезена в неизвестном направлении.

– Мы не обязаны отвечать на подобные вопросы, но я сделаю для вас некоторое исключение. Она действительно была арестована за связь с одним белым офицером в тот момент, когда страна находится в состоянии Гражданской войны…

– Вы имеете в виду ее встречу со мной?

– Вы догадливы, господин Государев. А теперь можете идти.

– А вы ничего не перепутали, господин Рюмин? Это ведь Париж, а не революционный Петроград. И здесь нельзя арестовывать кого-либо без разрешения на то французских властей.

– Вам трудно будет это доказать. К тому же Мария уже пересекла границу Франции…

– Я понимаю, чего вы добиваетесь.

– Уже лучше!

– Что ей грозит?

– Ее будут судить в Москве по законам военного времени.

– Расстрел?

– Возможно, хотя скажу честно, мне будет ее не хватать. Если бы вы не отказались тогда помочь советскому правительству, то все были бы живы…

– Если я дам вам свое согласие на сотрудничество, могу ли тогда рассчитывать на то, что жизнь девушке будет сохранена?

– Вы же знаете, что для этого я должен получить согласие Москвы.

– Ну так звоните…

– Вы же кадровый разведчик и должны знать, что такие вещи открытым текстом не передаются… Так я могу передать Центру, что вы согласны помочь нам восстановить нелегальную сеть в Центральной Европе?

– Вы же говорили только о Франции…

– Говорил, но тогда Мария еще не была под арестом.

– Скажите, что я согласен.

Так Государев стал сотрудником советской внешней разведки. В течение первых трех месяцев он полностью восстановил резидентуру во Франции. Потом вместе с Марией два месяца поработал в Германии, отрабатывая существующие связи. Затем, уже по заданию Москвы, был переправлен в Испанию, где также понадобились его аналитический ум и опыт