Или это…

Или это то самое, над чем тогда, много лет назад, работал Евгений Кулаков?

Ольга вспомнила, что Евгения Кулакова больше нет, что только что она сама его убила, и поняла: нужно уходить отсюда, уходить как можно скорее.

Она выскользнула из кабинета, прошла мимо кухни, стараясь не глядеть туда, вышла на улицу.

Что-то говорило ей, что не надо выходить через ворота – но она, к счастью, нашла в углу участка неприметную калитку, закрывавшуюся изнутри на простую защелку, и вышла через нее, быстро пошла к выезду из коттеджного поселка.

Возле ворот стоял белый пикап с рекламой молочных продуктов, в нем сидела румяная молодка, она болтала с охранником, то и дело заливаясь смехом.

Ольга незамеченной проскользнула за этим пикапом и устремилась туда, где оставила свою машину.

Получив заветную бутылку, Бернгард приступил к главному.

Он сосредоточился на том времени, в которое хотел попасть, и перевернул бутылку, чтобы ее содержимое полилось через изогнутое горлышко…

В его жилище и прежде было темно, оно освещалось только тусклой масляной лампадой – а тут свет на мгновение и вовсе померк. Голова Бернгарда закружилась, во рту его пересохло, сердце забилось в груди, как чужое… ему показалось, что он падает в бесконечную, бездонную пропасть…

Но через какое-то короткое время свет стал ярче, голова перестала кружиться.

Бернгард никуда не падал.

Он стоял на своих двух ногах, среди странно одетых людей.

Один из этих людей обратился к Бернгарду с вопросом на непонятном языке…

Вдруг в голове у Бернгарда что-то щелкнуло, и он понял, что сказал ему странный незнакомец:

– Парень, твоя очередь. Не задерживай людей, говори, что тебе нужно.

Перед Бернгардом был прилавок.

За ним стояла рослая женщина с большими сильными руками, перед ней лежали куски мяса.

Бернгарда снова затошнило.

Он отошел от прилавка, оглядываясь по сторонам.

К нему подошел тот же человек и спросил с интересом:

– Вам там хорошо платят?

– Где? – переспросил Бернгард, с удивлением осознав, что не только понимает здешний язык, но даже каким-то непостижимым образом может на нем говорить.

– Как – где? Ты ведь в кино снимаешься. Где еще такую чудную одежду носят?

Бернгард ответил что-то невразумительное и вышел на улицу.

На улице все было странное, невиданное, непривычное – бесчисленные толпы странно одетых людей, многоэтажные дома, удивительные колесницы, разъезжающие без лошадей…

Какое-то время Бернгард думал, что сошел с ума…

Но потом он нашел иное объяснение.

Благодаря бутылке алхимика он перенесся в другое, небывалое время.

Как далеко он перенесся?

На тысячу лет вперед?

Распрощавшись с Кулаковым, который, надо сказать, порядком мне надоел, я дождалась утреннего автобуса и поехала к теткам, чтобы переодеться, потому что, крути не крути, а на работу надо идти. Вот именно, больничный тетя Муся устроила мне на три дня, которые уже прошли, так что если я и сегодня не приду, то начальник точно скажет, чтобы я срочно писала заявление.

Начальник у нас мужик неплохой, но, как он сам говорит, когда его терпению приходит конец, то в гневе он страшен. Нет, конечно, никто его особенно не боится, мы просто притворяемся, чтобы сделать ему приятное…

Дома встретила меня очень сердитая тетя Муся.

– Где тебя носит? – набросилась она на меня с порога. – Опять не позвонила и телефон выключила!

– Ой, а я…

– Шляешься черт знает где, дома не ночуешь! Ногу небось снова натрудила! Лидия, я тебя в последний раз предупреждаю, ты должна серьезно подумать о своем поведении…

Тут я, честно, малость струхнула, потому что, если уж тетка назвала меня полным именем, значит, она и правда находится в крайней степени ярости.

Было такое однажды, когда в четырнадцать лет я поссорилась с матерью и убежала из дома. Ночевала на вокзале, потом села в поезд. Меня сняли на третьей остановке, забрали в полицию, позвонили почему-то не матери, а тете Мусе. Она приехала и называла меня исключительно Лидией. Потом уже призналась, что хотела меня отлупить, до того была сердита, потому что за эти два дня чего только не передумала, представляла самые страшные картины.

Но в полиции бить меня было никак нельзя, а пока мы доехали до дома, то тетка уже немного успокоилась и взяла себя в руки. Но сейчас-то что случилось?

Я не заметила, что сказала это вслух.

– Да все как обычно! – Тетка отвернулась. – Племянница меня ни в грош не ставит, сестра с катушек сошла…

– Да что такое?

– А ты не слышишь?

Я подошла к двери тети-Нюсиной комнаты и услышала звуки рыданий.

– Что, ее бросил бойфренд?

– Тебе все шуточки, – вздохнула тетка, – а я вот думаю, что врачи ничего не поняли, когда обследовали. Реакции у нее, конечно, хорошие, и соображает она быстрее меня, но все равно крыша у Нюськи едет. Причем со скоростью курьерского поезда.

– Да с чего ее так разобрало, чтобы так рыдать?

– Вот именно, что ни с чего. Сама посуди, приходил этот… часовщик ее знакомый.

– Иннокентий Романович?

– Он самый. Да, кстати, вот он тебе принес. – Тетя Муся подала мне сверток, в котором оказались часы Кулакова.

Часы шли и выглядели как новенькие.

– Починил? – обрадовалась я. – Какой мастер!

– Ага, – вздохнула тетя Муся. – Ну, пригласила я его к чаю, сидим на кухне, тут появляется Нюська, ну, ты понимаешь, в каком виде: волосы дыбом стоят, глаза как у медведя-коалы подведены и джинсы все рваные. Часовщик ее как увидел – так едва со стула не упал. И поскорее засобирался. А Нюська в комнате закрылась и давай рыдать. Я пробовала ее урезонить, так такого наслушалась… И что я ее притесняю, и всегда ненавидела, и вообще все ее ненавидят и хотят ее смерти. Ну, просто как подросток пятнадцати лет себя ведет!

Я подумала, что тетя Муся поставила совершенно правильный диагноз, сама того не зная, что сестра ее и правда чувствует себя подростком. Кулаков сказал, что это пройдет… Как-то я не очень ему доверяю, но будем надеяться на лучшее.

Все же я постучалась к тете Нюсе, и после долгих уговоров она открыла дверь.

Вся зареванная, с размазанной тушью, выглядела она не очень. Я уговорила ее умыться, причесаться и выпить какао, сама я в подростковом возрасте очень любила какао.

Со всеми этими заморочками на работу я, разумеется, опоздала. Но так артистично хромала, что начальник, выглянувший из кабинета с грозным видом, ничего не сказал и тут же втянулся обратно.

Девицы, конечно, умирали от любопытства и мечтали узнать, как у нас