Не то чтобы британцы были с этим не согласны. Напротив, 22 октября Бевин заявил, что правительство «почти полностью согласно с тем, что сказал г-н Бирнс», и, в частности, выразил удовлетворение тем, что «суть американской политики не в том, чтобы отказывать немцам в возможности улучшить их положение». Он повторил важность германской промышленности для Европы, важность выполнения Потсдамского соглашения в целом и продолжил:

«Мы… крайне заинтересованы в том, чтобы Германия не превратилась в постоянную зону экономического бедствия в центре Европы и чтобы немцы имели подобающий и разумный уровень жизни. Если позволить этой бедствующей зоне развиваться, это может привести лишь к снижению уровня жизни во всей Европе, в том числе у нас и, более того, во всем мире. Установление такого баланса [между благосостоянием и безопасностью] – весьма трудная задача».

После слияния британской и американской зон были предприняты основные шаги по восстановлению западногерманской экономики. Видимой целью слияния было объединение ресурсов двух зон, чтобы каждая из них могла способствовать удовлетворению потребностей другой.

Парадоксально, но на самом деле это имело второстепенное значение, поскольку необходимые ресурсы на том этапе вообще нельзя было отыскать внутри Германии. Зона Соединенных Штатов, конечно, производила больше продовольствия, чем британская, но у нее все равно было слишком мало продукции для удовлетворения собственных нужд, не говоря уже об излишках для покрытия дефицита британской зоны. К тому же объединение зон само по себе не дало бы больше угля. Чего в самом деле удалось добиться заключением Соглашений о слиянии, так это тем, что были предоставлены механизмы для закупки и финансирования необходимого импорта продуктов питания и материалов. Опыт показал, что, хотя их нехватка наиболее остро проявлялась в британской зоне, сами британские власти не могли ни получить достаточное количество поставок, ни оплатить их. Причина проста: почти все поставки должны были осуществляться из-за пределов Европы, в основном из Америки; сама Великобритания испытывала острую нехватку как товаров, так и долларов. Западную Германию нельзя было «запустить» без американской помощи, а Америка не была готова оказывать помощь региону, за который сама не несет никакой ответственности. И в то время как перспективы сделать жизнеспособной отдельную зону были настолько малы, что инвестиции в нее были рискованными, Бизония представляла собой единицу, из которой, как показал опыт, можно было сделать нечто стоящее. Визит группы во главе с экс-президентом Гувером в конце лета 1946 года во многом доказал властям Америки, насколько важно продолжать поставки продовольствия в Германию.

Слияние двух зон не положило конец бремени, лежащему на плечах британских и американских налогоплательщиков. В течение нескольких лет им придется вкладывать туда деньги, и маловероятно, что когда-нибудь они получат их обратно[64]. Явление, когда победители платят за побежденных, было явлением, которое заставило бы многих примкнуть к Далтону в своем негодовании и которое резко контрастировало с поведением России. Это можно было оправдать лишь убеждением, что любые менее значительные расходы придется нести дольше, что все равно оставит Германию «постоянно бедствующим регионом в центре Европы». Как бы там ни было, слияние произошло слишком поздно, чтобы спасти Германию от зимних бедствий 1946/47 года. Но когда наступил этот мрачный период, как ни трудно было в это поверить, основные шаги к восстановлению (за исключением валютной реформы) были сделаны; не требовалось ничего другого, кроме времени и энергии для их осуществления. В те дни немцы привыкли говорить, что «полная капитуляция подразумевает полную ответственность». Если так, то американцы и британцы могут с полным основанием утверждать, что от этой ответственности они не уклонились.

Отношения России с Бизонией

В Париже в июле 1946 года Бирнс спросил у Молотова, чего на самом деле хочет Россия от Германии, и получил ответ: 10 млрд долларов в виде репараций и долю в контроле четырех держав над Руром.

Если такой запрос выглядел непомерным, то речь в Штутгарте должна была показаться России угрозой помешать ей занять выигрышную позицию, и клеветническая кампания, которую она вызвала в советской прессе и, соответственно, в русской зоне, оказалась настолько энергичной, что Клей выразил протест в Координационном комитете. В любом случае есть много свидетельств того, что в начале лета 1946 года русские пересмотрели свою репарационную политику и сочли ее неудовлетворительной. Демонтировать завод без потерь оборудования было непросто; восстановить и эффективно эксплуатировать его с имеющейся в России рабочей силой было еще труднее. Общий подход иллюстрирует история о том, как один русский майор спросил у немецкого инженера, сколько людей и времени потребуется для демонтажа определенной установки. Когда ему ответили, что для 200 рабочих потребуется четыре дня, он ответил: «Я дам вам две тысячи рабочих, и тогда все будет сделано за два дня». Чтобы восполнить нехватку квалифицированных кадров, многих немецких пленных держали в России вместо того, чтобы отправить их домой, а ряд немецких технических экспертов «убедили» оставить свои дома и семьи в советской оккупационной зоне для работы в России (несмотря на отсутствие в Потсдамском соглашении упоминания о репарациях в форме трудовых ресурсов). Но эти «уговоры» привлекли внимание и вызвали неудобные вопросы со стороны генерала Робертсона в Координационном комитете в ноябре 1946 года, в результате чего от такой практики отказались, по крайней мере, на какое-то время. Перспективам эксплуатации советской зоны стало уделяться все большее внимание.

Такие перемены могут быть связаны с растущим влиянием Жданова и его сторонников, которым хотелось использовать Восточную Германию в качестве базы для продвижения коммунизма на запад. Еще в декабре 1945 года ряд заводов в зоне вместо демонтажа были переданы в собственность СССР, и две трети или даже три четверти их продукции переправлялось в Россию. Есть сведения, что в течение 1946 года для поддержания работы этих предприятий из СССР в зону ввозились хлопок, шерсть, лен и кожа. Через две недели после штутгартской речи Бирнса было подписано соглашение, согласно которому зерно и бытовой уголь из русской оккупационной зоны должны были отправляться в Западную Германию в обмен на железо и сталь; аналогичное соглашение на сумму 105 млн рейхсмарок было заключено с Бизонией в начале 1947 года.

В июле во время совещания в Париже Молотов выразил готовность рассмотреть возможность производства стали в объеме 10 млн тонн в год и признал, что промышленность Германии мирного времени должна получить возможность развиваться в более широких масштабах (чем это допускалось планом «Уровень промышленности») при условии, что