10 млрд долларов, утверждая, что оно было принято Рузвельтом в Ялте, и заявил, что репарационные платежи должны, «естественно», включать товары из текущего производства.

Тем временем в Берлине развивалась аналогичная тупиковая ситуация. 8 апреля генерал Клей доложил Координационному комитету о заявлении советского представителя в Экономическом управлении о том, что вопрос импорта-экспорта должен решаться зонально до тех пор, пока не будет достигнут благоприятный торговый баланс для Германии в целом и не будут выплачены репарации. В оправдание русские ссылались на пункт Потсдамского соглашения о том, что при проведении общей политики следует учитывать местные условия; на основании этого они утверждали, что местные условия в их зоне в целом препятствуют применению к ней основных принципов Потсдамского соглашения (или, что более вероятно, таких, которые они считают неудобными). Из этого генерал Клей сделал вывод, что советское правительство предлагает продолжить изъятие текущей продукции Германии до тех пор, пока не будет удовлетворено их требование о $10 млрд. «План „Уровень промышленности“ был основан на сбалансированной программе импорта-экспорта. Если такой программы нет, то план по репарациям не имеет силы».

Остаток месяца американцы и британцы предпринимали решительные попытки урегулировать вопрос о центральных административных органах и создать что-то вроде Агентства по импорту-экспорту. Французы и русские, однако, неявкой на заседания и другими способами препятствовали обсуждению этого вопроса. 26 апреля генерал Клей в Координационном комитете вновь подверг критике принцип программ импорта-экспорта на зональной основе и заявил, что не понимает, как можно управлять общей программой без центрального агентства. Генерал Дратвин (представлявший генерала Соколовского) отрицал какую-либо связь между этими двумя вопросами.

Столь упорное сопротивление подтолкнуло генерала Клея к радикальному решению. 3 мая он объявил в Координационном комитете, что «для сохранения экономики зоны Соединенных Штатов» все репарационные поставки из зоны Соединенных Штатов, за исключением двадцати четырех предприятий, будут приостановлены. Вряд ли ему было легко отказаться от плана «Уровень промышленности», ради выполнения которого всего пятью неделями ранее он был готов пожертвовать многим другим. Но он, несомненно, чувствовал, что экономическая ситуация за это время стала настолько угрожающей, что лишила его выбора. Его действия критикуют на том основании, что, даже если бы Германия рассматривалась как единое целое, в русской зоне на тот момент было бы мало продовольствия для отправки в Западную Германию (хотя, судя по всему, имелось некоторое количество для отправки в СССР и могло быть еще больше, если бы русские плотно не занялись земельной реформой). Также отмечалось, что в отсутствие сырья удерживаемые на западе заводы не могли внести большой вклад в промышленное производство. Такая критика упускает суть его жалобы, которая заключалась в изъятии в качестве репараций текущего производства в русской зоне, когда его продажа на экспорт (или замена импорта) уменьшила бы счет, который британский и американский налогоплательщик должен был оплатить в попытке спасти Германию от голода. На самом деле русские воспользовались гуманностью англосаксов и заставляли их косвенно участвовать в репарациях, которые взыскивались с Германии без четырехстороннего согласования. Конечно, удержание на западе заводов, подлежащих передаче в качестве репараций, не должно было напрямую облегчить экономические проблемы Западной Германии, поскольку проблема заключалась в нехватке материалов, а не производственных мощностей. Непонятно также, почему поставки другим западным странам, кроме русских, следовало вначале прекратить, если только это не было направлено против французов, которые также открыто забирали в качестве репараций текущую продукцию (в этом случае трудно понять, почему впоследствии поставки им следовало возобновить).

Однако эта мера представляла собой единственно доступный метод оказать давление на русских, причем в области, которую они, как известно, считали для себя жизненно важной. Более того, было очевидно невыносимо, что британцы и американцы, вливая деньги в свои собственные зоны, вынуждены передавать ценное оборудование третьей державе, которая управляла своей зоной с прибылью.

В каком-то смысле, конечно, такой шаг был неудачным, поскольку он не заставил русских изменить свою политику, а лишь спровоцировал разрыв, который с тех пор становится все шире. Русские, которые не признавали, что согласно Потсдамскому соглашению выплаты репараций из текущего производства исключены, утверждали, что действия генерала Клея незаконны. Верные своему марксистскому воспитанию, они предположили, что тот, должно быть, вдохновлен идеей всячески оградить капитализм от коммунизма, и обвинили его в том, что он является орудием деловых кругов США, имея помощника в лице генерала Дрейпера, взятого непосредственно с Уолл-стрит. Они расценили его действия как свидетельство того, что американская администрация решила занять враждебную позицию по отношению к СССР и коммунизму. Все это стало поворотным пунктом. Но опыт предыдущих месяцев говорит о том, что если бы генерал Клей проявил еще больше терпения и дипломатии, его бы попросту проигнорировали. Действительно, одна из основных трудностей в переговорах с русскими заключается в том, что они редко поддаются на доводы и в то же время горько обижаются на применение более силовых методов.

Дело в том, что у британцев и американцев не было надежного способа остановить русских, не дать им делать все, что заблагорассудится, на подконтрольной им территории. Вопрос для историка заключается в том, стоило ли в этих обстоятельствах оказывать на русских все доступное давление или лучше было бы ограничиться словесными протестами, дабы сохранить некое подобие дружественных четырехсторонних отношений. Если второй вариант отпадает, то возникает следующий вопрос: не лучше ли было поставить точку в этом вопросе на более ранней стадии, вместо того чтобы тянуть время в течение восьми месяцев, пока разрабатывался план, который с момента своего появления оказался лишь планом на бумаге. Если бы проблема восстановления в период с августа 1945 года по август 1946 года решалась так же энергично, как в последующий год, истощения запасов можно было бы избежать. В какой момент Запад должен был понять, что сотрудничество с русскими, которому они справедливо придавали такое большое значение, не может быть обеспечено на разумных условиях? Каждый, кто пытается дать ответ, должен помнить, что в таких ситуациях аргументы каждой стороны, как правило, почти уравновешены, и значение, которое следует придать каждому из них, зависит от атмосферы, в которой они рассматриваются. Атмосфера меняется лишь постепенно, и поэтому только с течением времени очевидный ответ становится неприемлемым, а изначально отталкивающий – правильным. За девять месяцев с августа 1945 года по май 1946 года атмосфера заметно изменилась, особенно в Соединенных Штатах, когда военные страсти поутихли и стала очевидной практическая важность жесткого мира. Сказать, что Британия и Соединенные Штаты поступили бы лучше, если бы с самого начала действовали в Германии самостоятельно, – это все равно что сказать, что человек поступил бы лучше, если