Шрифт:
Закладка:
Наступило молчание.
- Так, а видел-то ты что? - Злыня знал все эти уловки и не собирался отходить от темы.
- Видел я осознание. Длань истинного Божества необязательно должна связываться с глазами, она может достичь разума, души, и сердца. Например, через музыку. - проповедник снял с плеч свои наушники и показал на них.
- А что твой истинный бог думает насчёт того, что вскоре нас могут повешать? - хитро спросил Черногоре.
- Жизнь ведёт к смерти, а из смерти рождается понимание ценности жизни, что дана нам истинным Божеством. К сожалению, это неизбежно.
- А как же нежить из Бессмертия? - заметил Злыня. - Они хоть и полумёртвые, их оставшаяся, живая половина, существует вечно.
- Когда вы готовите еду, - проповедник обратился к нам всем, а не к одному Злыне, как настоящий глашатай, вразумляющий честной люд. - не можете ведь вы соблюсти все пропорции в готовящемся блюде, так? Бывает, чего-то добавишь сверх меры, чего-то, наоборот, поскупишься, случайно или намеренно. Также и истинное Божество приготовляет наш мир, а неживые - это возможная случайность, ошибка. Но, если же Он сделал это намеренно - значит, так надо. Пути истинного Божества неисповедимы.
- Ага. И к чему он приготовляет? - зацепился я за слово.
- К Реформе Мира. - увидев наше непонимание, он дополнил. - Однажды истинное Божество спустится к нам, как отец приходит к детям своим для учения житейству. Истинное Божество укажет нам на наши пороки, но и подскажет сильные стороны, на кои мы должны опираться. Просвещённым, последователям и верным ему он укажет путь, свернёт реки и объединит континенты, если потребуется, но всё ради того, чтобы облегчить нашу нелёгкую дорогу к истине и блаженству. Непокорных же, отвергающих и грешных он наградит за их ошибочную твердость, спустив тех в саму глубину летописей, оставив им лишь самокопание и демагогию на веки вечные, пока те не одумаются, всем сознанием и душой не примут истинное Божество. И случится это очень скоро. Очень... скоро...
Миссионер прекратил свою речь, спокойно надев наушники и поправившись в своей медитативной позе. Он как бы показывал, что ему, в принципе, безразлично, задумаемся ли мы над его словами или нет. Мол, это уже наш выбор, он способен лишь просветить и предупредить. Излюбленная уловка профессиональных сектантов-ораторов.
Вошли надзиратели. Нам надели стальные шипастые нарукавники, слитые вместе, от которых шла натянутая цепь до кандалов, с такими же бутафорскими шипами для эстетики метал-культуры. Идти было неудобно, так как вся конструкция была подвязана к металлической тяжёлой штуке, сделанной в форме сферического малого барабана. Это ощущалось сразу, начиная с винтовой лестницы в башне.
На улице столпотворений и собраний не было, лишь несколько людей стояли у здания Печато-Суда и Храма Метала с пикетами, которых методично заламывали и уводили в неизвестном направлении. Нас и ещё группку провинившихся провели через центральный вход, открыв трёхметровые двери-ворота из кованого железа. Пред нами предстал огромный чёрно-серый зал с высоченными потолками и длинной дорожкой вдоль бесконечных скамеек. Окна из чёрного обсидиана, вырезанные вдоль всего здания, обдавали зал искажённым от витражей грязно-тёмным светом, который отражался от стальных драгоценностей и инвентаря из слитков жидкого чёрного золота, что добывался в нескольких не так давно открытых месторождениях, ослепляя привыкшие к темнице роговицы глаз. Людей было немного, лишь редкие патлатые головы возвышались там и сям на скамеечных тропах. В самом конце стоял высокий длинный стол-трибуна, на его лицевой стороне прибито три герба в ряд: один, заострённый, из белой стали, с изображением кибернетической руки, держащей мечёвку; другой, округлый, из коричневого вольфрама, с выгравированными по пояс первыми двумя вождями Братства: старым бородатым Тяжёлорифом и молодым гладко выбритым Плотнобочкой, один воздаёт над собой меч в форме гитары, другой прижимает к груди заострённые металлические палки: третий, изогнутый, из чёрного обсидиана, с сидящем на плечевой кости зелёным вороном в тканевом капюшоне. На центральной стене, над трибуной, высечено огромное орущее патлатое лицо, как я видел в Посмертии, когда Врата открылись, но рисунок, конечно, не такой большой, а вокруг головы с открытыми воротами на месте рта, из драгоценных металлов, словно бисером, выведены силуэты гитары, микрофона, барабанной установки и баса.
На пьедестале сидели девять судей, надменно высматривающих потуги машущего и топающего внизу обвиняемого, нестерпимо желающего остаться вне клетки или петли. Он кричал, молил, осуждал, угрожал - в общем, делал всё, что делает каждый из нас, когда кончаются доводы и аргументы. Кто-то из судей его слушал, на лице иных играло сомнение и и размышления. Были и такие судьи, кто иронично улыбался, а то и вовсе зло прерывал обвиняемого, стуча палкой по маленькому барабанчику, кои были напротив каждого судьи. Забавная штука заключалась в том, что каждый из барабанчиков натянут по-своему, они звучат разной тональностью, и когда судьи, посоветовавшись и поразмыслив, принимают решение, варианта четыре: либо они проиграют мелодию смерти (виселица), либо ритм жизни (освобождение), увертюру уныния (заключение в темницу, оканчивающиеся на такое количество монотонных ударов, какой срок тебе дадут; каждый удар равен году), либо ноты сомнения (повторный суд). Такой метод приговора мы заимствовали из Образцовской Республики, только у нас более низко настроены барабанчики. У них они звучат более звонко.
Между мелодией смерти и увертюрой уныния я бы, пожалуй, выбрал второе. Самое неприятное и нежелательное - это ноты сомнения. С остальными варианты хоть только и остаётся что примириться, а когда ни туда, ни сюда, эти томительные ожидания, эта живость надежды... для меня это мучительней всего. На ритмы жизни я даже и не надеюсь.
Не дойдя до первого от нас ряда скамеек, наш провинившийся ход свернул налево, вдоль длинной спинки зрительских мест. Пройдя через колючую дверь с треугольной фрамугой, мы сели на каменные плиты в этом узком коридоре, ведущем к противоположной двери. В коридоре была очередь. Похоже, очереди собираются теперь в двух местах: зданиях казны и суде. Ближе к двери, за которой сидели судьи, шли горячие обсуждения. Выкрики. Азарт. Всё ясно. Обвиняемые делали вымышленные ставки на приговор. Они укладывали животы к ногам, чтобы дотянуться до ближайшего к двери уха, делали из ладоней имитацию слухового аппарата, и выслушивали. Хотя это было и не нужно, ведь даже мы, находясь дальше, услышали массивные удары и тягучий ритм. Одни попытались поднять руки от радости за свою победу, другие - шлёпнуть ладонью по колену от неудачи. Ни
