Раздался третий звонок и поезд тронулся.

– Пишите: «Харбин до востребования», – закричал он, спрыгивая с подножки вагона.

Громыхая железными болтами и стуча колесами на стрелках, поезд, ускоряя ход, помчался к востоку.

Тун-Ли

Солнце только что скрылось за лесистыми гребнями мрачного Цайлина, когда однажды осенью уставшие и голодные подошли мы к одинокой фанзе старого зверолова Тун-Ли.

Темная, дремучая тайга осталась позади. Перед нами открылась дивная панорама гор Лао-линза, озаренных красноватою зарею заката. На востоке, в туманной дали горизонта, синели, словно тучи, силуэты горного кряжа Чан-Лина, у подошвы которого раскинулась широкая долина Муданцзяна, с богатыми селениями, тучными полями и огородами. Узкая лента железной дороги извивалась, как змея, между скалами и сопками, в падях и ущельях.

Далеко-далеко в тумане белели дома и здания станции Хайлин. Золотые лучи заходящего солнца отражались в окнах и горели искристыми точками.

Долго стояли мы, очарованные этой картиной, казалось, забыв все на свете, отдаваясь мечтам и уносясь мысленно на далекую родину. Но громкий голос старого таежника, раздавшийся вблизи, вывел нас из задумчивости, напомнив о суровой действительности.

Со мною был солдат пограничной стражи, постоянный спутник в горах Маньчжурии.

– Здравствуй капитан! – произнес старый зверолов, подавая мне свою жесткую, костлявую руку: – я ждал тебя еще вчера и собрался уже один идти на охоту!

– Ну, здравствуй. Тун-Ли! Как поживаешь? Завтра пойдем вместе! – ответил я, здороваясь с ним.

– Да! Завтра чуть-свет надо выйти вон на ту сопку. Изюбров много. Есть один бык, ревет все равно как тигр! – заметил старик приглашая нас в фанзу.

Ночь наступила быстро. В темном поле заискрились золотые звезды. Панорама далеких гор сливалась в одну неопределенную массу, и только контуры ближайших сопок выделялись зубчатыми линиями.

Природа словно замерла. Издалека доносился шум тайги, да на дне глубокой пади рокотала бурная горная речка.

На ближайшей вершине раздался рев самца изюбра, ему откликнулся другой в конце ущелья. Рев продолжался с полчаса и стих, затем в отдалении опять раздались голоса этих зверей и не смолкали почти до самого рассвета.

Голоса эти то приближаясь, то удаляясь, то грозные и вызывающие, то жалобные и печальные, производили сильное впечатление, среди этой дикой, величественной природы, в этих суровых горах и девственных первобытных местах. Казалось, что это крик самой природы, прекрасной, чудной и в то же время жестокой и безжалостной.

С помощью услужливого Тун-Ли мы скоро развели огонь, и поставили в него чайник.

Ужинать и чай пить решили под открытым небом, так как в тесной фанзе было жарко и душно.

Над нами раскинулось темное ночное небо, и мириады звезд искрились в вышине. Светлая лента млечного пути опоясала этот видимый, но неразгаданный сон неведомых миров. Вспышки далеких зарниц и блики падающих звезд дополняли картину этой памятной ночи.

Ярко пылал наш костер; весело шипел и бурлил чайник; Тун-Ли хлопотал около импровизированного вертела, приготовляя для нас вкусный сочный шашлык из дикого поросенка.

Давно я познакомился с Тун-Ли. Это-тип старого лесного бродяги, таежника, сроднившегося с суровой жизнью в диких лесах. На вид ему нельзя было дать больше пятидесяти лет, но на самом деле он насчитывал шестьдесят. Высокого роста, сутуловатый, плотного сложения, ловкий и сухой, он производил впечатление молодого здорового человека.

Голова его и в особенности лицо мало имели общего с чертами маньчжура. Длинная черная коса отливала серебром так же, как и густые, повисшие вниз усы. Седые брови свешивались, как кусты, над глубокими глазными впадинами, откуда смотрели черные суровые глаза.

Жизнь, полная лишений, наложила на весь облик его свой отпечаток… Лицо его было неподвижно, словно застыло, сохраняя всегда угрюмое, невозмутимое спокойствие. Душевные волнения и тревоги не отражались на нем. Такова была внешность маньчжура-зверолова Тун-Ли.

Но у меня давно явилось сомнение, что это действительно туземец. Все в нем изобличало русского.

Страстный охотник и любитель природы, он был идеалистом – мечтателем, легко смотрящим, как на жизнь, так и на смерть. Имея постоянное общение с природой, он выработал свою оригинальную философию жизни, имеющую много общего с древним учением буддизма.

Беседуя и обмениваясь мыслями, сидели мы вокруг костра, прислушиваясь к звукам таежной ночи. Заметив, что мы пьем чай с ромом, Тун-Ли попросил и ему налить в чашку этого напитка. Выпив целую кружку, он сделался оживленнее, и я поспешил воспользоваться этим обстоятельством, желая узнать от него то, что меня интересовало.

– Расскажи нам, Тун-Ли, из твоей жизни, мы послушаем с большим удовольствием… – проговорил я, подливая ему в чашку рому.

Старик как будто не расслышал моего вопроса и сидел молча, вперив неподвижный взор в яркое пламя костра. Фигуру его, освещенную, красноватыми бликами мерцающего костра, можно было сравнить с бронзовым изваянием. Долго сидел он таким образом, не обращая внимания на окружающее, наконец, поднял голову и, устремив на нас свои острые, проницательные глаза, произнес глухо, полушепотом:

– Вы хотите знать, кто я? Вы не верите, что я манза? Да, я не манза, я русский, такой же, как и вы, и кровь в жилах моих течет русская. Родился я в Благовещенске, где отец мой (по происхождению сибирский казак, мы переселенцы) вел меховую торговлю. Я был один сын. Не буду говорить, как жили мы, – это неинтересно, – скажу только, что за убийство я был осужден в каторжные работы, откуда через два года бежал в Китай. Здесь живу уже много лет и жду не дождусь, когда Бог приберет меня. Тяжело жить одинокому. Зверь лютый и тот ищет себе товарища или собирается в стада, один жить не может, как же человеку, с его душой, разумом и волей жить одному.

Тун-Ли смолк, подняв глаза к темному небу, где горели лучистые звезды, и, казалось, взор его искал чего-то, стараясь проникнуть в таинственную бездну вселенной.

В зарослях ближайшей сопки ревел изюбр, и красные волки выли на дне глубокого ущелья.

По небу скользнула в это время падающая звезда (метеор), оставив на мгновение яркий штрих на темном фоне

– Что это? – произнес он. – Китайцы говорят, что это душа человека несется в другой мир, где нет материи, но есть только мысль, воля! – Вот вы любите тайгу, продолжал старик: – любите эти сопки, ручьи, потому, что все это дает вам отдых и посылает мир в ваши души, уставшие жить и страдать. Вам необходимо дыхание этих благовонных растений и испарения плодородной земли для ваших истомившихся легких. Глаз