их ни было, друг другу мешать не будут. Со всеми ими мы в прекрасных отношениях. Ближайший наш сосед живет отсюда верст за десять. Древний старичок, лет под восемьдесят, а еще крепкий и бодрый, ходок и смелый охотник. Он часто к нам заходит, любит пить наш чай с сахаром; хлеб тоже любит и потешно жует его своим беззубым ртом.

– Что за бумаги и газеты лежат там на полке? – обратился я и задумавшемуся собеседнику. – Неужели вы занимаетесь чтением? Разве вам хватает времени?

– Мы выписываем одну местную газету: ответил Веселовский – затем журналы.

Илью ведь я выучил грамоте и правилам арифметики, вообще стараюсь его развивать. Он очень способный. Вы не смотрите, что он такой грубый и тупой с виду. Память у него не важная, но природный ум восполняет этот недостаток. Учится он с охотой и прежде, бывало, от книжки не оторвешь, по ночам сидел. Раз два в месяц Илья ездит за мясом на станцию Хайлин, там и забирает всю почту, то есть литературу, так как ни он ни я писем ни от кого не получаем. Можно было бы ездить почаще, если б расстояние позволяло, а то сорок пять верст не ближний свет, жалко лошадей, да и времени на езду уходит много. Ну, пора и честь знать! Простите за беспокойство и за то, что я так долго и жестоко злоупотреблял вашим терпением…Спокойной ночи! – произнес он, завертываясь с головой в одеяло, с твердым намерением заснуть.

Сон долго еще не приходил ко мне. Вереницы дум проносились в голове моей, и последние впечатления волновали еще мои нервы.

В избе раздавалось громкое храпение Барабаша и завывание ветра в печной трубе. Тайга глухо рокотала, ворча и злясь, как дряхлая старуха, жалуясь на свое бессилие перед буйным ураганом пустыни.

Долго и хорошо я спал, убаюкиваемый дикой песней старой тайги. Проснулся поздно.

Солнце высоко стояло в небе, и яркие лучи его врывались в комнату сквозь толстый слой льда, образовавшегося на окнах. Преломляясь в нем, они бросали на пол красивый спектр радужных цветов.

– Доброе утро! Вставайте да будем обедать! – произнес Александр Иванович, хлопоча около плиты с кастрюлями и тарелками.

Я посмотрел на часы, было уже около одиннадцати, и вышел на двор. Барабаш возился там, обсмаливая туши кабанов; едкий дым клубами валил из-под черных, закоптевших боков битых зверей. Пахло смоленым волосом.

– Ну, что, як ночку провели у нас? – спросил меня великан, щурясь от дыма и проворачивая своими могучими руками грузное тело кабана, как перышко.

– Спасибо! Спал великолепно. Только мы, кажется, мешали вам своими бесконечными разговорами? – ответил я, подходя поближе.

– Ни-ни! Хиба ж чоловику можно помешать, когда вин спать хоче? – возразил Барабаш. – Вот вам мабудь Александр Иванович не давал спать, все балакал з вами. Вин дуже любыт, балакать, а не с кем, – зо мною не разбалакаешься!

Речь Барабаша представляла смесь малорусских слов с российскими, и подчас его трудно было понять, хотя я и знаю язык Шевченко. Угостили меня на славу вкусными русскими щами из кислой капусты и шашлыком из дикого горного барана; после обеда ели консервированный ананас и пили чай.

Пока хозяева были заняты приготовлениями к предстоящей охоте, я вышел на двор, чтобы осмотреть оригинальную охотничью ферму русских людей в Маньчжурии.

Возле избы, сколоченной из толстых: кедровых пластин, стоял такой же сарай, где помещались лошади, обыкновенной здесь монгольской породы. Рядом с сараем была маленькая банька. Тут же стоял другой сарай для склада мяса, где навалены были туши битых кабанов, изюбров и коз; рядом с баней была каменная пристройка, для копчения мяса.

Огромный стог сена возвышался на берегу реки. Все было устроено деловито, хозяйственно; видна была умелая заботливая рука опытного хозяина, каковым, без сомнения – являлся бывший землепашец, ныне зверовой охотник Илья Барабаш.

Забрав с собой всех собак, а их у нас набралось пять штук, мы двинулись по льду речки и вскоре подошли к большим каменным завалам, в вершине которых лежал медведь. Рыхлый снег затруднял движение, приходилось работать не только ногами но и руками, цепляясь за кустарник и ползучие вьющиеся растения. Собаки шли впереди, привязанные к одному смычку, находившемуся в руках Веселовского. Сибирлет нырял в глубоком снегу рядом со мною. Отдыхали несколько раз, пока добрались до верху. Трущоба была страшная. Громадные камни, бурелом, валежник и заросли дикого винограда преграждали путь. В этих камнях лежал медведь, которого нам предстояло вызвать. Спустили собак; они сразу, как будто знали, где зверь, бросились в заросли и подняли там лай. Мы расположились цепью вдоль камней и ждали появления Михаила Ивановича Топтыгина.

Прошло около четверти часа, но медведь не выходил. Тогда Барабаш без дальнейших разговоров, полез к собакам, чтобы заставить упрямого зверя покинуть берлогу. Лай усилился. Зверь не выдержал шума и гама, а главное – заметил вблизи охотника и бросился на него, подмяв его под себя. Собаки дружно хватали зверя сзади за «штаны», но он, рассвирепел, бил Барабаша своими страшными лапами. Мы не могли сразу стрелять; боясь ранить человека, но, улучшив момент, когда зверь огрызался на собак, выстрелили в голову и уложили его навеки. Много труда нам стоило освободить бедного Илью из-под тяжелой туши зверя. Кое-как справились и подняли злополучного охотника. Он был сильно истерзан. Голова, лицо: руки и плечи зияли кровавыми глубокими царапинами, но, к счастью, кости остались целы.

Разорвав рубашки, мы перевязали раны. Надо было удивляться силе и самообладанию Барабаша, так как только благодаря этим качествам он остался жив. Когда мы, успокоившись, расспросили его, как все произошло, он рассказал, что запутался в ветвях винограда и упал, когда неожиданно навалился на него медведь.

Все хорошо, что хорошо кончается, и набожный Илья долго истово крестился, благодаря Бога за избавление от смертельной опасности.

Выпотрошив зверя и завалив его снегом, мы двинулись домой. Так как у раненого все лицо было забинтовано, то мне пришлось вести его под руки. Но случалось, что, поскользнувшись, я сам опирался на могучую руку великана, при чем он подтрунивал над собою, сравнивая себя со слепою сивою кобылой, что стояла у охотников в конюшне. Кое-как дотащились до хаты.

Как богатырь ни крепился, а пришлось ему лечь в постель. Ночью его лихорадило, и температура повысилась, но к утру спала, и благодетельный сон овладел им.

К обеду следующего дня я помог Веселовскому привезти медведя. Сняли шкуру и взвесили по частям тушу; оказалось восемнадцать пудов. Зверь был с весом и внушал к себе