дней работы во главе Временного правительства большую часть времени Г. Е. Львов проводил в министерстве внутренних дел, поскольку он был не только премьер-министром, но и министром внутренних дел. Львов, но словам В. Д. Набокова, «загорелся какой-то лихорадочной энергией» и «какой-то верой в возможность устроить Россию»{467}. Но с уничтожением полиции и жандармерии МВД лишилось главных орудий своей деятельности. Его значение в шаткой системе нового государственного аппарата резко упало, а реальная власть министра внутренних дел значительно сократилась. Управление милицией было децентрализировано и перешло в ведение новых местных органов самоуправления. Созданное же в дни революции Главное управление по делам милиции вяло осуществляло регистрацию правонарушений и руководило местными органами лишь в самых общих чертах.

Любимым коньком Львова стала реформа местного самоуправления. Еще до революции он выдвигал проект создания общероссийской земской организации путем учреждения выборных волостных комитетов с непременным подчинением центру. В несколько измененном виде, но сохраняя главную идею Львов попытался претворить этот проект в жизнь с помощью реформы местного самоуправления. Однако он не учел революционной обстановки в стране. Позже русская эмиграция обвиняла Львова в том, что он слишком скоро непродуманно сместил губернаторов и вице-губернаторов, заменив их 4 марта 1917 г. комиссарами Временного правительства. Думается, что как раз здесь Г. Е. Львов поступил совершенно правильно, ибо царские губернаторы в те дни уже действительно стали анахронизмом. Но система административных учреждений на местах отличалась в силу двоевластия чрезвычайной пестротой и сложностью, что вело к ослаблению аппарата Временного правительства. Всякой революции свойственна активизация центробежных сил, а благодаря постановлениям Временного правительства о реорганизации органов местного управления эти силы еще больше возросли. В итоге за пять месяцев существования министерства Львова государственный аппарат России стал не лучше, а значительно хуже, чем при царизме, когда он часто давал сбои, но был все же достаточно мощным и централизованным.

Временное правительство не могло опереться даже на хорошо знакомые Львову союзы земств и городов. Во-первых, самодержавие сделало все возможное, чтобы не допустить их сплочения в одну общероссийскую политическую организацию. Во-вторых, после Февральской революции союзы земств и городов, как и другие буржуазные организации типа военно-промышленных комитетов, оказались отодвинутыми на задний план: открытая политическая борьба, которая ранее была невозможна, выдвинула на авансцену политические партии, Советы и армейские организации, тогда как все силы союзов земств и городов уходили теперь на решение военно-хозяйственных задач.

В деятельности Львова как премьера было очень много слабых мест. В его речах не было и попытки вскрыть политическое содержание текущих событий, а составленные при его участии обращения к народу от имени Временного правительства отличались обилием словесной мишуры («свобода русской революции проникнута элементами вселенского характера», «душа русского народа оказалась мировой демократической душой по самой своей природе», «русской душой владеет не гордость, а любовь» и т. д.{468}). Заседания Временного правительства неизменно начинались с очень большим опозданием, еле-еле собирая необходимый кворум министров. «За редким исключением суждения, происходившие на открытых заседаниях, не представляли большого интереса… Министры приходили на заседание всегда до последней степени утомленные… часто полудремали, чуть-чуть прислушиваясь к докладу. Оживленные и страстные речи начинались только на закрытых заседаниях, а также на заседаниях с «контактной комиссией» Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов», — вспоминал Набоков{469}. Оказалось, что у Львова отсутствует умение подчинять людей своей воле и руководить ими. Когда обсуждался тот или иной вопрос, то вел дискуссию и подводил итоги обсуждения не Львов, а тот, кто этот вопрос докладывал. Сам же Львов фигурировал на совещаниях министров лишь в качестве отвлеченного «символа зачатой и нерожденной власти»{470}.

Острейший вопрос, связанный с продолжением войны, поднимался в марте — апреле 1917 г. в основном министром иностранных дел П. Н. Милюковым и военным министром А. И. Гучковым. Сам Львов вначале имел особое мнение. Столкнувшись с тяготами войны в госпиталях и на фронте, где он бывал по делам земского союза, Львов, казалось, готов был согласиться на «необходимость активной внешней политики в сторону мира»{471}. Кажется, это понимали и такие министры, как А. Ф. Керенский, И. В. Некрасов, М. И. Терещенко. Но они встретили яростный отпор у сторонников продолжения войны П. Н. Милюкова, А. И. Гучкова и др. Вспомнив в эмиграции, что Г. Е. Львов одобрительно отозвался о воззвании Петроградского Совета «К народам мира», П. Н. Милюков иронизировал, что оно «захватило» председателя Совета министров, склонного к славянофильскому увлечению мессианской международной ролью России{472}.

Есть предположение, что Львов, Некрасов, Терещенко и особенно Керенский не могли активно отстаивать свои миролюбивые позиции, поскольку были связаны с масонскими ложами в России, подчиненными, в свою очередь, французским масонским организациям. Однако как бы ни решался вопрос о принадлежности Львова к масонам, суть дела была не в этом. Прав В. И. Ленин, который писал в тот период времени о том, что Гучковы, Милюковы, Львовы — даже если бы все они были лично ангелами добродетели, бескорыстия и любви к людям, — являются представителями, вождями, выборными класса капиталистов, а этот класс заинтересован в захватной грабительской политике. Этот класс миллиарды вложил «в войну» и сотни миллионов наживает «на войне» и аннексиях, т. е. на насильственном подчинении или на насильственном присоединении чужих народностей{473}.

Буржуазные газеты на Западе и в Америке на все лады расхваливали князя Львова, чтобы сохранить в его лице сторонника строгого выполнения Россией его союзнических обязательств. Уже в первую неделю марта его посетили послы всех союзнических держав, а французский посол Рибо в самом начале своей приветственной речи, обращаясь к Львову, заявил: «Доверие, выраженное Вам русским народом, является счастливым предзнаменованием общей для нас твердой решимости довести войну до победного конца»{474}. 26 марта 1917 г. Временное правительство за подписью Г. Е. Львова опубликовало постановление о предоставлении министру финансов полномочий для выпуска военного Займа свободы 1917 г, который объявлялся «актом гражданского долга, спасения родины и революции». В обращении же к населению правительство твердо заявило, что оно будет свято выполнять все заключенные с союзниками договоры и призывало сплотиться для защиты «обновленного строя и свободы от внешнего врага», хотя эти призывы находились в вопиющем противоречии с настроениями уставших от войны рабочих и крестьян, в сознании которых революция связывалась с надеждой на мир.

25 марта 1917 г. временным правительством был принят важный закон о хлебной монополии, по которому весь хлеб по твердым ценам передавался в распоряжение государства. В случае обнаружения скрытых хлебных запасов они отчуждались по половинной цене. Для заведования продовольственным делом учреждались продовольственные комитеты. В другое время это постановление могло бы быть встречено народом с энтузиазмом. Но в накаленной политической атмосфере весны 1917 г.,