Клопова царю в Ставке{451}. Это породило новую волну слухов о скором назначении Г. Е. Львова на «очень высокий пост», возможно даже главы нового правительства, причем осуществление подобных планов приурочивалось к 6 декабря 1916 г., когда праздновались именины Николая II{452}.

Тем не менее версия эмигрантского историка С. П. Мельгунова о «заговоре Львова», который вместе с генералом Алексеевым планировал якобы замену на троне Николая II великим князем Николаем Николаевичем{453}, представляется нам малоправдоподобной и не выдерживает критики. Действительно, в последние месяцы 1916 г. Львов встречался с М. В. Алексеевым, в том числе и в Севастополе, где последний лечился{454}. Но сам генерал Алексеев выступал против идеи дворцового переворота, что подтверждается мемуарами А. И. Деникина и А. А. Брусилова{455}. Вдобавок нельзя сбрасывать со счетов искреннего и неизменного монархизма Г. Е. Львова. Он, конечно, знал об упорно циркулировавших в обществе слухах о возможной смене монарха: известно, например, что такого рода сведения Львов получил от самого министра внутренних дел А. Д. Протопопова в Петербурге осенью 1916 г. Он-то и поведал Львову о том, что в определенных кругах есть план «выкрасть царя из Ставки, перевезти в Москву и заставить присягнуть конституции». Но, как указывает Т. И. Полпер, все это повергло Львова в полное смятение. «Я чувствую, — сказал он, — что события идут через мою голову»{456}.

Всецело поглощенный политикой, Львов делает еще одну отчаянную попытку вразумить царя, обратившись к нему с речью на съезде земцев, который предполагалось провести в конце 1916 г. Целью этого публичного обращения Львова к Николаю II было предостеречь его от надвигавшейся грозной опасности и гибельного разрушения страны, если царь не внемлет голосу разума. Львов, может быть, впервые, не подбирал слов и выражений, сочиняя эту речь. Под видом забот о твердой царской власти, писал оп, правительство разрушает самые ее основы. Между тем страна ждет «полного обновления и перемены самого духа власти и приемов управления». «Власть стала совершенно чуждой интересам народа», она «бездействует, ее механизм не работает, она вся поглощена борьбой с народом». Короче говоря, «власти нет, ибо в действительности правительство не имеет ее и не руководит страной. Безответственное не только перед страной и Думой, но и перед монархом, оно преступно стремится возложить на него, монарха, всю ответственность за управление, подвергая тем самым страну угрозе государственного переворота… Стране нужен монарх, охраняемый ответственным перед страной и Думой правительством»{457}.

Но тщательно продуманная речь Львова так и не была им произнесена, так как правительство не допустило собрания земских деятелей. Тем не менее инициативная группу организаторов этого совещания составила резолюцию, опиравшуюся на основные положения речи Львова. Она была принята на очередном частном, т. е. нелегальном, совещании земских представителей от 22 губерний, размножена и даже распространена. Этот документ, а также слухи о том, что оппозиция обсуждает кандидатуру Львова на пост премьер-министра и привели в неистовство императрицу Александру Федоровну, потребовавшую высылки Львова в Сибирь.

Примечательно, как изменился к тому времени сам облик Г. Е. Львова. Некогда тихий и застенчивый, не любивший чрезмерного внимания к собственной персоне и избегавший появляться на трибуне, князь превратился теперь в весьма нервную и даже экзальтированную личность. Очевидцы рассказывали, что когда полицейские ворвались в зал, где упоминавшееся выше нелегальное собрание земцев принимало резолюцию, и предложили докинуть помещение, то Львов взобрался на стул и крикнул на весь зал: «Верьте, мы победим!» Спустя некоторое время он заявил в частной беседе: «Теперь уже не время говорить о том, на кого возложить ответственность за судьбу России. Надо принимать ее на себя. Народ должен взять свое будущее в собственные руки»{458}.

В силу сложившихся обстоятельств Г. Е. Львову не довелось увидеть ни массовых уличных шествий, ни разгона демонстраций, ни перестрелки на улицах Петрограда и Москвы в конце февраля 1917 г. 23–27 февраля он был еще в златоглавой, куда доходили лишь отголоски событий в столице. Правда, 27 февраля известия о петроградских митингах и демонстрациях обсуждались на собраниях общественных деятелей, но Львов на них даже не присутствовал. Вечером 27 февраля в Москве в помещении Городской думы был создан Временный революционный комитет из социалистических партий, а первым днем широких народных волнений стало здесь 28 февраля. Но в то время Львов уже ехал в Петроград по приглашению Временного комитета Государственной думы. По причине железнодорожных затруднений прибыл он в столицу лишь вечером 28 февраля, когда в Петрограде основные очаги контрреволюции были уже подавлены. Пройдя тихими улицами на квартиру одного из деятелей земского движения и переночевав у него, Львов утром 1 марта отправился в Таврический дворец.

Стояли морозные, яркие, солнечные дни, по улицам мчались автомобили с красными флагами, переполненные вооруженными рабочими и солдатами, кое-где слышались отдельные выстрелы. Таврический дворец — место обычных заседаний Думы — поражал своим необычным видом. В. Д. Набоков вспоминал: «Солдаты, солдаты, солдаты с усталыми, тупыми, редко с добрыми или радостными лицами, всюду следы импровизированного лагеря, сор, солома, воздух густой, стоит какой-то сплошной туман, пахнет солдатскими сапогами, сукном, потом; откуда-то слышатся истерические голоса ораторов, митингующих в Екатерининском зале, везде давка и суетливая растерянность»{459}.

В так называемой Белой зале Таврического дворца заседал поспешно розданный еще 27 февраля Временный комитет Государственной думы во главе с М. В. Родзянко, занимавшийся согласованием окончательного состава нового правительства. Предполагалось, что оно будет функционировать при конституционном монархе. Опубликованный в эмиграции в 1924 г. черновик протокола этого заседания отразил острые споры по вопросу о персональном составе правительства{460}. Кандидатура Г. Е. Львова на пост премьер-министра и министра внутренних дел была принята практически единогласно. Присутствовавшим на заседании импонировали и личные качества Львова (отсутствие амбициозности, дешевой демагогии, крикливости), и его положение формально внепартийного, хотя и близкого к кадетам политического деятеля. Оказалось, что Львов устраивал в тот момент и откровенных монархистов, и быстро переходивших на более левые позиции кадетов. Львов был хорошо знаком с английским послом в России Бьюкененом, и это обстоятельство сыграло далеко не последнюю роль, как и популярность Львова, в армии. Наконец, за ним стояла такая сильная буржуазно-помещичья организация, как Земгор. Все это, вместе взятое, и предопределило назначение Львова на высокий пост главы правительства.

Однако после выступления Львова и бесед с ним многие думцы были разочарованы. П. Н. Милюков писал, например, впоследствии: «Мы не почувствовали перед собой вождя. Князь был, уклончив и осторожен: он реагировал на события в мягких расплывчатых формах и отделывался общими фразами»{461}. Характерно, однако, что иностранные дипломаты смотрели на Львова в те дни совсем другими глазами. Так, генеральный консул США Джон