Но такой постепенный, плавный спад предполагает, что общественный строй сохраняет свою устойчивость. Анализ исторических кейсов в базе данных CrisisDB показывает, что гораздо чаще нисходящая социальная мобильность, исключающая перепроизводство элит, совпадает с периодами высокой социально-политической нестабильности («эпоха раздора»). В этих случаях нисходящая мобильность проявляется быстро и обычно подразумевает насилие. Политическая нестабильность и внутренние войны сокращают численность элиты самыми разными способами. Некоторых представителей элиты попросту убивают в ходе гражданских войн или в результате покушений. Другие могут лишиться своего элитного статуса, когда их фракция терпит поражение в гражданской войне. Наконец общая ситуация насилия и упадка отбивает у многих «лишних» претендентов на элиту желание продолжать погоню за элитным статусом, и так возникает нисходящая мобильность. Механизм МСП моделирует такие процессы на основе предположения, что высокая нестабильность увеличивает темпы превращения элиты в «простолюдинов».

Таким образом, ядром модели МСП являются относительная заработная плата и «насос богатства», который она приводит в действие. Когда относительная заработная плата снижается, это ведет к обнищанию масс и к чрезмерному производству элиты. Оба фактора, как мы теперь знаем, являются наиболее важными признаками социальной и политической нестабильности. Однако вспышки нестабильности – насильственные антиправительственные демонстрации и забастовки, городские беспорядки, терроризм, сельские восстания, а если дела действительно плохи, то развал государства и полномасштабная гражданская война – обусловлены действиями отдельных людей. Как же наша модель увязывает структурные факторы с человеческой мотивацией? Предполагается, что ключевую роль во всех подобных событиях играют радикализированные, агрессивно настроенные экстремисты. Когда таких радикалов немного в сравнении с остальным населением, они не представляют серьезной угрозы стабильности, легко изолируются и при необходимости подавляются полицией. Но если их становится много, они начинают объединяться в экстремистские организации, которые могут бросить полноценный вызов правящему классу. Значит, количество радикалов по отношению к общей численности населения является ключевой переменной, которую необходимо отслеживать в модели МСП.

Процесс радикализации – это в каком-то смысле болезнь, которая по мере своего распространения меняет поведение людей и заставляет их прибегать к насилию. Следовательно, в модели МСП, сочетающей структурные факторы и беспорядки, нужно принимать во внимание динамику социального заражения (очень похоже на уравнения, используемые эпидемиологами, например, при прогнозировании динамики развития COVID).

Модель отслеживает три типа людей. Первый тип – «наивный», соответствующий «восприимчивым» в эпидемиологическом отношении. Это тип, к которому относят всех, кто считается взрослым. (Модель отслеживает только активных взрослых людей; дети и пожилые не учитываются, так как предполагается, что они не влияют на динамику.) Наивные люди могут «радикализироваться» под воздействием признанных радикалов (как происходит при контактах с зараженными в моделировании болезни). Чем больше радикалов среди населения, тем выше шанс, что наивный человек подхватит «вирус радикализма»206.

Когда значительная часть населения радикализирована, социально-политическая нестабильность возрастает. Беспорядки возникают легко и распространяются быстро; террористические и революционные группы множатся и пользуются широким сочувствием; само общество очень уязвимо перед угрозой гражданской войны. Однако связь между степенью радикализации и общим уровнем политического насилия (измеряемым, например, по количеству убитых) носит нелинейный характер. По мере роста их доли в населении радикалам становится все проще объединяться и самоорганизовываться, что потенциально может привести к взрывному росту революционных партий. Имеется также пороговый эффект. Пока сила революционных групп меньше силы государственного аппарата принуждения, общий уровень насилия может быть значительно снижен. Но если баланс сместится в пользу радикалов, режим вполне может внезапно рухнуть, как мы видели на многочисленных примерах распада государственности в предыдущей главе.

До сих пор мы говорили о «радикалах» так, будто они представляют собой отдельную группу интересов. Но это неправильно. В действительности радикалы обычно принадлежат к разным радикальным группам. В периоды высокой политической нестабильности возникает множество вопросов, разделяющих население и элиты. (Мы обсуждали эту фрагментацию идеологического ландшафта в главе 4.) То есть появляется множество радикальных фракций, каждая из которых руководствуется своей идеологией и соперничает с другими фракциями. Одни становятся левыми экстремистами, другие присоединяются к правым организациям; третьи подаются в этнические или религиозные экстремисты. Даже в рядах правых и левых радикальные группы обыкновенно раздроблены и часто уделяют больше внимания междоусобной борьбе, чем противоборству с идеологическими врагами.

В целом вспышка политического насилия динамически схожа с лесным пожаром или землетрясением. Одна искра способна разжечь степной пожар, как говорил Мао. Но большинство искр воспламеняет лишь малые костры, которые гаснут прежде, чем успевают перерасти в пожар, а другие разрастаются до среднего размера. Лишь очень и очень немногие искры вызывают пожары, охватывающие всю прерию. Специалисты по комплексности пристально изучают процессы, в которых статистическое распределение размера события подчиняется «закону степени». Оцениваем ли мы эти процессы в квадратных километрах выгоревших прерий, по силе землетрясений согласно шкале Рихтера или по степени политического насилия и количеству погибших, все они тяготеют к одной и той же динамике207. При пожаре в прерии распространение огня, вызванного первоначальной искрой, зависит от того, сколько горючего материала находится в пределах досягаемости, а также от того, сможет ли огонь перепрыгнуть с одного участка высохшей травы на другой. В ходе революции распространение первоначального восстания против режима зависит от количества радикалов в обществе (по аналогии с горючим материалом) и от того, насколько хорошо они связаны между собой и как быстро сумеют расширить свои сети влияния. Такая автокаталитическая, самоподгоняющая динамика ведет к тому, что изначально небольшое событие может неожиданно перерасти в крупномасштабное бедствие – в «черного лебедя»[59] или «короля драконов».

Поскольку взаимосвязь между коэффициентом радикализации и итоговым масштабом политического насилия регулируется «законом степени», обычные статистические данные (например, средний уровень насилия) не слишком-то полезны, и модель МСП фиксирует возможные результаты, оценивая вероятность действительно серьезных событий, таких как Гражданская война в США или восстание тайпинов. Эти экстремальные явления вообще-то маловероятны, однако о них нужно беспокоиться просто потому, что они способны причинить невообразимые человеческие страдания. Десятипроцентная вероятность второй гражданской войны в США – это много или мало? Приложите ситуацию к себе: согласились бы вы на пари, которое может обернуться вашей гибелью с вероятностью 10 процентов? Лично я бы не согласился, даже за огромное вознаграждение. Мертвому, сами понимаете, любое вознаграждение пользы не принесет.

Вернемся к модели МСП. Дополнительный ее элемент учитывает, что наивный тип может радикализироваться не только под влиянием радикалов, но и в результате насилия, порождаемого радикальными действиями. Например, чей-то родственник или друг погибает в террористическом акте, совершенном правыми экстремистами, и тогда наш наивный тип может присоединиться к левой революционной группе. Этот второй путь к радикализации также является своего рода социальной инфекцией (но опосредованной насилием, а не радикальной идеологией).

Третий тип индивидуумов в нашей модели,