Из событий тех дней запомнилось: Даниленко и один из работников отдела капитан Мельничук допрашивали пленных в прифронтовой деревушке. Сюда же прибыли Браверман, я и капитан из политотдела Негрич, хорошо знавший немецкий язык. Допрос шел в хате, а на дворе собралось человек 40 пленных. Из разговора с Даниленко выяснилось, что все пленные из уже известных частей, что немецкие войска имеют задачу прочно обороняться, но не выдерживают. Многие из тех, что сидели во дворе, взяты были в плен сразу после нашей артподготовки, оглушенные, контуженные. Сейчас они согрелись на солнце, пришли в себя и принялись с остервенением и похвальной немецкой сосредоточенностью бить обильных вшей. Я подошел к одному из пленных и спросил, из какой он части. Немец широко открыл рот и задохнулся. Корпусной переводчик, очкастый лейтенант со словарем (носил его на всякий случай, язык он знал) и с изгрызенной авторучкой сказал мне: «Не трогай его – заика». Тогда я обратился к другим: «Как дела, лучшие в мире солдаты». У меня было превосходное настроение и я склонен был шутить. Один из пленных, парень лет 19 с рыжими ресницами спросил: «Что с нами будет?» Я ответил: «Вас отправят в лагерь для военнопленных». «В Сибирь?» «Думаю, что нет». «Значит, нас не убьют?» «Конечно, нет!» Рыжий парень повеселел. Он сказал, что отец его был в концлагере за то, что прятал евреев, что сам он не вступал в гитлерюгенд и никогда не верил в победу Германии. После всего перечисленного он попросил закурить. Я дал ему. Тогда заговорили все. «Мы не знали, что у вас есть снаряды, что вы сможете наступать. Говорили, что вы убиваете пленных». И дальше в том же духе. Все это интересовало капитана Негрича из политотдела. Браверман и я отправились в разведотдел корпуса, находившийся поблизости. Приехали. Наши войска натолкнулись на сильное сопротивление и не продвигались вперед. В корпусе мы встретили начальника разведки капитана Мильто. Это был лысый, средних лет, человек. Про него разведчики сложили песню, как «многих немцев, оккупантов иноземцев, уничтожил в жаркой сече капитан Мильто разведчик». Такую песню надо было заслужить. Так вот, мы с ним заговорили. Я запальчиво спросил: «Почему пехота лежит?» Как бы в ответ близко разорвались несколько мин. Мильто посмотрел, как я прижался к дереву, и сказал: «Вот по тому самому и лежит пехота». Я замолчал. Мы имели намерение переговорить с двумя нашими агентами, вышедшими из немецкого тыла. На первый взгляд, они не производили впечатления. Мужчины средних лет, в поношенной гражданской одежде. Браверман развернул карту, и тогда эти ребята показали себя. По памяти они называли населенные пункты, номера немецких частей и множество других ценных сведений. Я только удивлялся, слушая их. Поговорив с агентами и Мильто и возвращаясь к нашему грузовику, Браверман и я увидели десятка два самолетов. Они развернулись над деревушкой, где Даниленко допрашивал пленных, и принялись ее бомбить. Мы кинулись в ту сторону. Когда приехали, деревня горела. Бросились к хате Даниленко. Что тут творилось?! Хата оказалась полуразрушенной. Несколько бомб упало во двор и поблизости. Много пленных было убито, некоторых ранило. На крыльце лицом вниз лежал мертвый капитан Негрич. Он, как выяснилось, выскочил из хаты, когда началась бомбежка. Мы с Браверманом вбежали в хату. К счастью, здесь все были живы. Даниленко рассказал: при первых взрывах он встал в угол у печки и положил руки на голову, чтобы смягчить удар, если что-нибудь обвалится сверху. За минуту до налета он допрашивал фельдфебеля, теперь он увидел, как кто-то выполз из-под стола и пробирается к двери. У Даниленко мелькнуло: фельдфебель норовит удрать. Он вытащил пистолет, но прежде чем выстрелить, крикнул по-русски: «Стой! Куда?» Человек поднял черное от пыли лицо, и Даниленко с ужасом узнал капитана Мельничука. Фельдфебель и не думал никуда бежать. Он отлично понимал, что в хате безопаснее, чем в любом другом месте. Даниленко кинулся на помощь Мельничуку. К счастью, тот был только немного чем-то оглушен. Мы выбрались снова во двор. Здесь стонал с перебитыми ногами корпусной переводчик. Рядом валялся словарь. Когда мы подошли к нему, он сказал, обращаясь к Даниленко: «В словаре протоколы допроса. Запишите адрес. Сообщите матери, что я ранен. Без подробностей…» Санитары его унесли. Другие перевязывали раненых пленных. С тяжелым сердцем вернулись мы на командный пункт Армии.

Немецкие дивизии, сбитые с занимаемых рубежей, уходили на юго-запад. Специальные отряды жгли деревни и городишки на пути отступления, взрывали мосты, уничтожали собранный хлеб. Наша пехота изнывала от зноя, переходила с марша в бой, с боя на марш. Многие немцы сдавались в плен. 40 Армия освободила город Лебедин, вышла на берег Псела и форсировала эту неширокую, но трудную реку. Правый берег ее горист. Так Сороковая одолела последнюю сложную преграду перед Днепром. Мы трудились, как ломовые лошади. Я один или с подполковником Сваричевским постоянно находился на ВПУ, допрашивал пленных, собирал информацию. Работа с пленными усложнилась. Немецкие дивизии несли большие потери. В них сливались роты, батальоны, полки. Структура частей и соединений менялась. Я знал, что полковник Черных доволен мной и велел даже написать на меня представление к званию младшего лейтенанта. Однако однажды я ему не угодил с докладом, он разгневался, сказал, что я ничего не смыслю и добавил: «Хотел дать тебе звездочку, но раздумал». Я поогорчался, но продолжал свое дело, которого хватало больше, чем на звездочку. Хорошо работалось с Даниленко, хотя я и обращался к нему «товарищ капитан», но отношения наши не были официальными. Допрос мы вели, как правило, параллельно. Здесь случалось всякое. Однажды нам попался огненно рыжий оберлейтенант. Я не отказал себе в удовольствии спросить: «Вы еврей?» Оберлейтенант с негодованием ответил: «Нет!!» Даниленко предложил дать ему в ухо за негодование. Я отклонил это предложение и, вместо этого, посоветовал после войны переговорить с матерью и уточнить свое происхождение. Я сказал: «Если вам повезет, вы окажетесь евреем». Даниленко уяснял немецкий характер. Однажды он спросил пленного лейтенанта: «Что вам дороже, жизнь или железный крест?» Немец подумал и ответил, что железный крест ему дорог, а сравнений он делать не хочет. Мы тут же вернули ему награду. Попался нам тип (лейтенант), который вел себя сверхвызывающе, сказал, что он все равно убежит. Это он, конечно, куражился. Тогда мы предупредили часовых, обыскали тщательно всю группу на предмет отобрания швейных принадлежностей, а у ретивца отрезали все, до одной, пуговицы и завязки, какие только смогли обнаружить. Так он и двинулся