Шрифт:
Закладка:
Я увидела почтальона на мотоцикле в конце улицы. Поздно вечером он все еще доставлял почту. Многие ждали писем от родных на поле боя. Я окликнула его, когда заметила, что он направляется к нашему дому. Он заметил, что я размахиваю в воздухе руками, остановил мотоцикл возле хеджле и стал искать что-то в огромной сумке.
– У тебя есть письма для нас, господин почтальон?
– Кажется, есть. – Он посмотрел на фото мертвого юноши. – Да благословит Господь его душу, – сказал он печальным голосом. – Он открывал дверь и забирал почту в доме номер три. Я не видел его несколько недель.
Он передал мне письмо. Оно было от дяди Резы и было отослано на прошлой неделе из Абадана.
Я бросилась в сад, едва Мар-Мар открыла дверь.
– Где Настаран? – спросила я, не здороваясь.
– Салам! Что происходит? – спросила Мар-Мар.
– У меня письмо от дяди Резы, – сказала я, вздергивая в воздух письмо.
– Она наверху, укладывает Сами.
Я взбежала по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки и крича:
– У меня письмо!
Настаран открыла дверь старой спальни Резы, где жила последние пару недель. Она укачивала Сами.
– От Резы? – спросила она.
Я кивнула и отдала ей письмо. Она схватила его, бросилась в спальню и села на край кровати. Она передала мне Сами и дрожащими руками разорвала конверт. Мама́н и Мар-Мар забежали в комнату. Следом за ними, тяжело дыша, к кровати прошла Азра.
– Что он пишет? – спросила Азра. Она села рядом с Настаран.
Сами у меня на руках начала плакать. Шум разбудил ее. Я пыталась укачивать ее, пока Настаран читала письмо. Из сложенных страниц выпала фотография. Реза начинал свое письмо со слов «Бесме раббе шохада ва седиккин[23]». Я слышала эту фразу в школе, в отношении Всемогущего, Повелителя мучеников. Единственный Господь, в чью честь солдаты жертвовали своими жизнями. Многие воины начинали этой фразой свои завещания. Они придавали чувство конечности тому, что было написано дальше в письме.
«Дорогая Настаран!
Кажется, будто весна пришла сюда, в Хур аль-Азим. По ночам прохладный ветерок приносит болотный запах и влажность на нашу позицию. Прошлой ночью я не мог уснуть. Я вышел обойти лагерь перед утренней молитвой. Розово-оранжевое сияние появилось на горизонте над болотами. Здесь повсюду видны островки камышей. Они дрожат и клонятся под ветром, посылая мягкие волны по зарослям. В глухой тишине утра я услышал песню загадочной птицы – будто юноша играл на старой тростинке. Позже я спросил солдата из этих мест в нашем отряде, и он сказал, что тростниковые камышовки живут на болотах. Он сказал, что услышать их песню большая редкость. В Хавизе местные верят, что тем, кто слышит их песню вместо пронзительных криков летящих белых цапель, улыбнется удача.
Все это время наша дорога была незабываема. Здесь братья помогают друг другу бессчетными способами. Мы с Амиром не чувствуем одиночества или тоски по дому. В ближайшем будущем, возможно, через час после того, как высохнут чернила на этом письме, мы на моторных лодках перейдем Хур. Мы захватим неверных иракцев врасплох и победим их. Никто не должен даже сметь нападать на нашу землю. Да пребудет с нами Аллах в эти трудные времена. Поцелуй за меня Азру и девочек и передай мои наилучшие пожелания ака-джуну и всем остальным.
С любовью, Реза».
На фотографии стояли рядом дядя Реза и Амир, рука Резы лежала на плече Амира. На головах у обоих были шлемы цвета хаки, темно-оливковые дождевики застегнуты под самое горло. Весь задний план занимал сапфировый пруд, и вдалеке из воды поднимались зеленые камыши. Амир улыбался и махал фотографу. У Резы был тот же строгий взгляд, который я всегда отмечала.
Письмо упало Настаран на колени. Она рукавом утерла слезы, которые катились по лицу, и обняла Азру за шею. Та поцеловала ее в щеку. Они сидели на краю кровати в тишине и в шоке. Я единственная в комнате двигалась, пытаясь успокоить ребенка.
Дом на Солнечной улице превратился в поле битвы. Национальное радио передавало новости об операции «Хейбар» с рассвета до заката, и спокойствие, заполняющее углы дома, разбивалось пронзительными звуками военного марша. Когда мы узнали, где находится Реза, война стала казаться ближе, будто она шла в саду ака-джуна. Никогда прежде я не обращала внимания на войну. Война была трагическим злосчастьем, которое обрушилось на мир вдалеке от меня. Но когда я услышала слова Резы, в голове у меня застрял образ его, ведущего моторную лодку в попытке сбежать от пулеметного огня. Я слышала, что иракские вертолеты летели над самой землей и расстреливали иранских солдат, будто косили камыши на болоте. Перед глазами стояла картина, как солдаты падают в окопы, истекая кровью в руках товарищей и шепча прощальные слова. Национальное телевидение не стеснялось показывать ужасы войны, чтобы подначить молодых людей записаться на фронт. Восьмичасовые новости заканчивались одной и той же же печальной народной мелодией, которую я слышала много раз, элегией, которую исполняла солистка с южно-иранским акцентом. Раньше я обращала внимание только на начало песни, потому что она начиналась со странного, очень личного прозвища для маленьких мальчиков. «Мамади, ты не видел», – я знала из песни только эти слова. Но война теперь казалась близкой, и другие строки раскрыли мне свое значение:
Мамади, ты не видел,
Как освободили город.
Кровь твоих товарищей
Наконец принесла плоды.
О, где же генерал-майор Джехан Ара?
О, где же сияющий свет наших глаз?
После твоего ухода поникли цветы,
Засохли пальмы нашего города.
Мамади, ты не видел,
Твои доспехи останутся в наших руках,
Твое имя в нашей памяти.
Битва за болота
И, обнажив меч, бросился на них. И сто всадников бросились вместе с ним, и франки встретили их с сердцами крепче камня, и люди столкнулись с людьми, и храбрецы напали
