– Ее тоже возьми, – сказала она. – Она намного интереснее сухарей, которые предлагает нам читать Манух.

– Он всегда так говорит? – спросила я.

– Как так?

– В смысле, когда говорит, он похож на ученого.

Она рассмеялась.

– Ага, он начитанный и всегда уверен в себе. Он неплохо знает русский, французский и английский. Он похож на папу. Они оба очень напористые.

– Ты правда читаешь это все?

Она кивнула.

– Да. Важно читать и не быть невеждой, как многие другие.

Я ничего не сказала. В голове у меня роились многочисленные новые идеи, которые мне нужно было осмыслить. Я почувствовала покалывание и онемение в руках и заметила, что основания ногтей начали синеть. Меня захлестывали холод, отчуждение и подавленность.

Когда баба́ за мной приехал, снова начал идти снег. Он принес с собой сладкий аромат хлеба сангак, который купил в пекарне по соседству. Я устроилась на заднем сиденье и подняла воротник шерстяного пальто до самого носа. Снежинки засыпали лобовое стекло между быстрыми росчерками дворников. Окна покрывал конденсат, создавая сияющий ореол вокруг блестящих снаружи уличных фонарей.

– Ты хорошо провела время с подругой? – спросил баба́.

Я помнила время, когда ответила бы ему без размышлений, подробно описывая все, что случилось со мной. Но в ту мрачную ночь что-то удержало меня от того, чтобы раскрыть ему свою озадаченность. Я не хотела отвечать на его вопрос простым «да» или «нет», будто я была маленькой девочкой, возвращавшейся с дня рождения. Я никогда не слышала, чтобы мои родные с сочувствием отзывались о «Моджахедин» или «Хезб-е Туде», крупных коммунистических партиях Ирана. Что-то подсказывало, что не стоит раскрывать баба́ деталей моего разговора с Манухом.

– У них огромный дом и элегантная библиотека с кучей книг, – сказала я. – Нуша дала мне красивую книгу о картинах в Эрмитаже. Ты слышал про этот музей, баба́?

– Да, слышал. Цари раньше жили в Зимнем дворце, в котором сейчас находится музей, – сказал он. Он взглянул на меня через зеркало заднего вида и спросил: – Почему она дала тебе такую книгу?

– О, ее родители привезли книгу из Санкт-Петербурга. Мне понравились картины. Она сказала, что я могу взять ее на время и посмотреть на картины. Я могу изучать анатомию. Это полезно для уроков рисования.

– Звучит интересно, – сказал он.

Мы были на улице Вали-Аср, недалеко от дома. Баба́ ехал медленно, потому что талый снег уже замерз на асфальте, и свежий снег скрыл грязный мерзлый лед. Он был сосредоточен на дороге, стараясь не скользить по черному льду.

– Что ж, я рад, что тебе понравилось.

Я тоже была рада – что шел снег и он не мог вытянуть из меня больше. Сильнее, чем когда-либо, мне хотелось остаться одной. В голове у меня были идеи материализма, картина поцелуя на моей щеке и рюкзак с книгами, о которых я никому не могла рассказать.

Тростниковые камышовки Басры

И увидел царя Бедр-Басима, который был в образе птицы с белыми перьями и красным клювом и ногами, и пленял взоры, и ошеломлял ум. И охотник посмотрел на птицу, и она ему понравилась, и он воскликнул про себя: «Поистине эта птица прекрасна, и я не видал птицы, подобной ей по красоте и виду».

«Сказка о Бедр-Басиме и Джаухаре»

Как только дядя Реза уехал на фронт, ака-джун заменил свое старенькое радио новым кассетным плеером с радио «Филипс», которое купил на черном рынке Тегерана. Каждый вечер он поворачивал черную ручку наверху радио, чтобы найти коротковолновую частоту «Би-Би-Си Персия». Он не двигался со своего места, пока не заканчивалась передача новостей. Иногда волна терялась, и вместо этого гостиную наполняла арабская или турецкая музыка. Короткие всплески пения заливали дом, когда ака-джун поворачивал ручку взад-вперед на микроскопический угол, чтобы снова найти британскую волну. Я представляла обнаженную исполнительницу танца живота, когда слышала «йа хабиби» с тягучим арабским акцентом. Турецкие певицы были похожи на иранских до Исламской революции: прекрасные женщины с ярко-красной помадой, золотыми ожерельями и платьями с вырезом. Они стояли перед микрофонными стойками, распевая ностальгические песни о потерянной любви. Баба́ часто присоединялся к ака-джуну, и оба они садились ближе к радио, не отрывая глаз от серебристой крышки кассетного плеера, будто тот собирался объявить конец света. Нельзя было разговаривать, шептать или даже вздыхать, когда они слушали новости. Азре и вовсе не разрешалось заходить в гостиную. Она не могла удержаться от того, чтобы всплеснуть руками и начать плакать, когда слышала число погибших. Она была слишком малодушной, чтобы выносить этот ритуал. Нам с Мар-Мар приходилось учиться в полном молчании, будто джиннам, заточенным в лампе. Раздражающий голос репортера пронзал барабанные перепонки, когда ака-джун делал громче. Он был тугоух и не хотел пропустить ни слова о войне. Они не верили передачам Исламской республики, потому что в них рассказывали только о храбрости иранских солдат и почти не говорили об отступлениях или потерях. Каждый вечер за ритуалом Би-би-си следовал ужин, поданный перед телевизором, потому что в восемь часов передавали вечерние новости. Изображения бегущих солдат в военных касках цвета хаки, мужчин в окопах с тяжелыми РПГ на плечах, мальчишек, улыбающихся в камеру и показывающих пальцами знак победы, наполнили наши вечера.

В феврале 1984-го мы снова услышали по радио внушающий страх марш военной операции. Я ехала домой из школы.

«Уважаемые слушатели, пожалуйста, обратите внимание! Уважаемая нация, рождающая мучеников, пожалуйста, обрати внимание! Через несколько мгновений мы объявим важные новости с фронта». Военный марш заглушил болтовню девчонок в автобусе. Каждый раз, когда наши войска начинали крупное наступление на иракцев, национальное радио передавало марш операции. «Наши отважные герои снова добились эпохальной победы над неверными иракцами. Наши бесстрашные солдаты прошли болота Хавизе во внезапной десантной атаке. Многие неверные иракцы были отправлены в ад. Исламский флаг Ирана снова был поднят над Хур аль-Азим».

Я подумала про дядю Резу. Мы ничего не слышали о нем уже шесть недель и страстно желали знать, где он. Был ли он на фронте, где шла наступательная операция и где в каждом штурме было убито множество солдат? Школьный автобус остановился перед нашим закоулком. Я соскочила со ступенек, скорее стремясь попасть домой после долгой поездки. Хеджле, своего рода декоративная стеклянная палатка, показалась, едва только автобус проехал по улице. С утра ее не было. В Иране, когда погибает неженатый юноша, в честь его смерти зажигается хеджле. В те дни