Томас видел, как тяготят его друга трудности: «Его темные волосы небрежно свисали на высокий лоб, а одежда была немного неряшливой. Он встретил меня радушно, но был сдержан и жаловался на плохое самочувствие». Хотя Томас был тронут его «нежностью и любящими манерами по отношению к жене», он заметил «с глубоким сожалением, что он снова впал в привычку злоупотребления спиртным». По пропустил встречу, которую они назначили на следующий день в Индепенденс-холле, и заявление о приеме на работу в таможню ни к чему не привело. В ноябре Чарльз Диккенс написал ему о своей попытке заинтересовать английских издателей его рассказами: «Они, все до одного, отказались от этой затеи» (на самом деле Диккенс сделал лишь один беглый запрос).

В декабре 1842 года По воспользовался новым законом Конгресса и добровольно объявил себя банкротом. В заявлении были указаны сорок пять пунктов на суммы от четырех до ста шестидесяти девяти долларов, за все – от съемного жилья, посещения врача и книг до аренды пианино. Он задолжал десять долларов Дж. Н. Рейнольдсу, организатору экспедиции, и двадцать долларов Николасу Бидлу, которые, предположительно, в более оптимистичные дни были вложены в The Penn. В документе с горечью перечислялось его единственное имущество: «одежда и несколько сотен листов, которые никому не нужны и ни для кого не представляют ценности».

Рассказы о вине и пытках

После первого приступа болезни Вирджинии рассказы По приобрели более смелый, более зловещий характер. Новая серия продемонстрировала потрясающую сосредоточенность и формальную точность, но добавила отчаянную психологическую напряженность. Исследуя скрытые, тревожные и разрушительные области разума, эти рассказы оставили глубокий и неизгладимый след в современной литературе и среди читателей.

Его первым рассказом 1842 года стал «Овальный портрет»: произведение художника достигает высшего «жизнеподобия» только после смерти женщины. Существует ли некий неизбежный баланс, по которому каждый шаг к художественному совершенству должен быть оплачен страданиями и горем? В «Колодце и маятнике» По противопоставил узнику инквизиции один тщательно продуманный ужас за другим: комната неизвестной формы с ужасающей ямой в центре, смыкающиеся металлические раскаленные стены, чудовищный часовой механизм с качающимся маятником, заточенным до остроты лезвия.

В «Черном коте», легендарном исследовании По о психопатологии, мучения приходят изнутри. В нервной аллегории зависимости, рабства и скрытой чудовищности души, говорящий описывает свое превращение из сострадательного любителя животных в мучителя существ, находящихся на его попечении. Он необъяснимым образом обращается против своей любимой кошки – вырезает ей глаз, вешает. Другой кот, такой же, как и первый, входит в его жизнь и побуждает его совершить убийство. Его преступления раскрываются, как на дагерротипе, через химический процесс развития, который выявляет очертания его жертвы, и через адский крик кошки. «Эти события, – говорит рассказчик, – ужаснули, замучили, уничтожили меня».

Свежие воспоминания об эпидемии холеры таятся за «Маской красной смерти», действие которой происходит в позднем Средневековье, но остро говорит о современных страхах и несправедливости. В то время как красная чума опустошает сельскую местность, убивая своих жертв «резкими болями и внезапным головокружением», за которыми следуют «обильные кровотечения», принц Просперо собирает своих богатых друзей за крепостными стенами дворца. Они предаются играм и веселью, не обращая внимания на страдания за стенами. На костюмированном балу, где каждая комната украшена стеклом разного цвета, появляется новый гость. Одетый как труп, он проходит через комнату за комнатой, пока наконец, оказавшись лицом к лицу с принцем, не открывает свою истинную сущность. Богатство, власть и самоизоляция пирующих не смогли их спасти: «Красная смерть безраздельно властвовала над всеми».

Осенью 1842 года По работал над своим шедевром нездорового саспенса «Сердце-обличитель». Эта повесть оживила наблюдательную драму «Низвержения в Мальстрём» мрачными, зловещими поворотами. Хотя По использовал язык и образы из естественных наук, он дал читателям опыт не уверенности и успокоения, а дезориентации и ужаса.

Его знаменитые первые строки призывают к правде, нервам, болезни, аду и силе рассказчика. Начиная повествование посреди разговора, возможно, посещения психушки или суда, рассказчик хвастается остротой своих чувств:

«Правда! Я нервный – очень даже нервный, просто до ужаса, таким уж уродился; но как можно называть меня сумасшедшим? От болезни чувства мои только обострились – они вовсе не ослабели, не притупились. И в особенности – тонкость слуха. Я слышал все, что совершалось на небе и на земле. Я слышал многое, что совершалось в аду. Какой я после этого сумасшедший? Слушайте же! И обратите внимание, сколь здраво, сколь рассудительно могу я рассказать все от начала и до конца[46]».

Безымянный оратор стал мономаниакально зациклен на непрозрачном глазе старика, который живет в его доме: «Пожалуй, виной всему был его глаз! Да, именно! Один глаз у него был, как у хищной птицы, – голубоватый, подернутый пленкой. Стоило ему глянуть на меня, и кровь стыла в моих жилах; мало-помалу, исподволь, я задумал прикончить старика и навсегда избавиться от его глаза». Не движимый ни жадностью, ни местью, он с холодной, объективной отрешенностью идет к иррациональной цели. С терпением и точностью он выслеживает человека, заглядывая в его комнату в полночь с фонарем, открывая дверь «ровно настолько, чтобы один-единственный тоненький лучик упал на птичий глаз».

На седьмую ночь этого смертного часа старик просыпается, почувствовав незваного гостя. После мучительного молчания он незаметно открывает фонарь, «и вот наконец один-единственный лучик не толще паутинки» пробивается сквозь щель и падает «на птичий глаз».

И тут же он слышит «тихий, глухой, частый стук, будто тикали часы, завернутые в вату» – стук сердца испуганного старика, настолько громкий, что он боится, что соседи услышат.

По своей детальности описание подражает отчету о тщательно спланированном научном эксперименте. Свет, долгое время являвшийся символом знания и разума, здесь ассоциируется с безумием. В поле зрения рассказчика попадает покрытый пленкой глаз, а не идеально приспособленный глазной аппарат, считавшийся признаком мудрости Бога в естественной теологии Уильяма Пейли. Затемненная комната напоминает камеру-обскуру, техническую основу дагерротипа: замкнутое пространство, в которое проецировались изображения внешнего мира. Однако этот рассказчик действует ночью, свет, проникающий в комнату, искусственный, а проецируемое изображение – не внешний мир творения, а «нить паука», поймавшего свою жертву.

В рассказе пересказывается одна из первостепенных сцен современной науки: эксперименты Исаака Ньютона с призмой в книге «Оптика». Там Ньютон подробно описал шаги, с помощью которых он осторожно открыл ставень, чтобы впустить единственный луч света в затемненную комнату, и расчленил его, дабы выявить цвета спектра. В рассказе По повторяется эксперимент Ньютона, делая зрение и методичный разум проводниками извращения и смерти.