маленькой, – сказала Алиенора.

– Ну, так и твой будет тебе по размеру. Рауль намного выше Людовика.

Началась еще одна схватка. Алиенора скривилась и сжала в кулаке орлиный камень. Это был камень в форме яйца, внутри которого находился другой, и он должен был облегчать родовые муки. Это был подарок свекрови, проявившей редкое сострадание, – Аделаида уверяла, что он помог ей во время родов. Если камень действовал, то страшно было подумать, как проходят роды без него. Она снова принялась тужиться изо всех сил. Повитухи суетились вокруг нее, подбадривая, внимательно наблюдая, смазывая промежность маслом, чтобы уберечь от разрывов.

Вот появилась головка, за ней выскользнули плечи и тельце. Вопли младенца заполнили комнату, усиливаясь с каждым вдохом, но молчание присутствующих сказало Алиеноре все, что ей нужно было знать.

– Какая красавица! – Петронилла первой пришла в себя. – Алиенора, у тебя дочь, идеальная девочка! – Она наклонилась, чтобы поцеловать сестру в щеку. – И кузина для Изабель!

Алиенора посмотрела на Петрониллу. Солнечный свет заливал пищащего младенца, все еще привязанного к ней пуповиной, и было в этом нечто святое. Повитуха перерезала пуповину маленьким острым ножом и забрала ребенка из-под солнечных лучей, чтобы искупать его в медной чаше с теплой водой – в той самой, с рисунком, которой не пользовались с ночи перед зачатием.

Аделаида, присутствовавшая при родах, наблюдала, как женщины купают младенца.

– Девочки всегда полезны для приобретения союзников через брак, – сказала она. – У меня тоже родилась одна дочь и семь сыновей. Лучше рожать сначала мальчиков, чтобы были наследники, но и здоровый живой ребенок – это повод для благодарности и основание верить, что в следующий раз у тебя получится лучше.

Алиенора позволила словам литься на нее, представляя, что ее закрывает непроницаемый стеклянный пузырь, под защитой которого ничто не может причинить ей вред.

Старшая повитуха поднесла к ней ребенка, завернутого в мягкое одеяло. Девочка была крошечной, совершенной и очень живой, ее ручки и ножки без конца двигались, а маленькое личико застыло. Алиенора взяла дочь на руки, и ее сердце расцвело. Она не хотела думать о том, что скажет Людовик или еще кто-нибудь. Не сейчас, потому что другого такого мгновения никогда не будет. Кожа малышки была нежной, а на каждом пальчике красовался миниатюрный розовый ноготок.

– Как ее назовут? – спросила Петронилла.

Если бы родился мальчик, его бы окрестили Филиппом, в честь деда по отцовской линии.

– Марией, – сказала Алиенора. – В честь Святой Девы Марии, чтобы поблагодарить ее за милость.

Людовик обедал с придворными в великолепном зале, построенном его предком Робертом II. Он знал, что у Алиеноры начались роды, но старался об этом не думать. И аббат Сугерий, и Бернард Клервоский возносили Господу горячие молитвы и мольбы о живом наследнике для Франции. Он сделал все, что было в его силах, теперь все зависело от Алиеноры. Он даже велел ей не выходить из спальни за две недели до срока, чтобы дать сыну покой перед появлением на свет. Прежде всего он думал о ребенке. Если Алиенора умрет при родах, он найдет другую жену, а мальчик имел первостепенное значение: помимо того что он будет его наследником, ребенок станет и наследником Аквитании.

Церемониймейстер прошел по залу и обогнул высокий стол. Людовик тщательно вытер губы салфеткой и пригласил вестника подойти. Слуга наклонился, чтобы шепнуть новость королю на ухо. Приказав всем продолжать трапезу, Людовик покинул свое место и последовал за слугой из зала в небольшую прихожую, где его ждала мать.

– Ну что? – выпалил Людовик с нарастающим беспокойством, когда она сделала реверанс и снова поднялась. – Какие новости? Мой сын родился?

– Ребенок появился на свет благополучно, – сказала она. – Живой и здоровый.

– Слава Богу! Пусть все церкви Франции возвестят об этом! Я должен… – Он посмотрел на руку, которую мать положила ему на рукав.

Держала она его крепко, будто стальными пальцами, и он сразу вспомнил, как она его шлепала и приводила в порядок в детстве.

– В чем дело? – Он подумал, что, возможно, Алиенора действительно умерла.

Мать смотрела на него тяжелым взглядом.

– Родилась девочка, – сказала Аделаида. – У тебя крепкая и здоровая дочь.

Он резко выдохнул, будто его ударили.

– Дочь? Ты уверена?

Она подняла брови.

– Я была там, я уверена. – Она убрала руку с его рукава. – Твоя жена хорошо перенесла роды. Как только она пройдет церковный обряд очищения, вы можете приступить к зачатию сына.

Людовик сглотнул. От мысли о том, чтобы снова спать с Алиенорой и еще раз пройти тот же путь, его затошнило. Разве может женщина очиститься после родов, особенно после рождения дочери?

– Сначала она выкинула ребенка, а теперь родила девочку, – сказал он. – Как мне с этим справиться?

– Молитвой. – В голосе матери слышалось раздражение. – И настойчивостью. Королю нужны и дочери, и сыновья. Радуйся рождению этого ребенка и молись о лучшем исходе в следующий раз.

Людовик ничего не ответил. Он чувствовал себя обманутым Богом, Церковью и особенно женой. Что еще он должен был сделать, чтобы получить сына? Все его молитвы, все обещания, данные Сугерием и Бернардом Клервоским, свелись к этому. Девочка.

– Ты должен признать свою дочь и присутствовать при крещении, – напомнила Аделаида. – Твоя жена хочет назвать ее Марией в честь Девы Марии, если ты одобришь.

Людовик даже не думал об именах для девочки, потому что был уверен, что Алиенора родит сына.

– Пусть будет, как она хочет, – сказал он.

Когда мать ушла, Людовик закрыл лицо руками. Он не мог вернуться за стол, зная, что все будут смотреть на него, ожидая объявления, хотя, как водится, новость уже просочилась в зал. Он не хотел видеть их косые взгляды и ухмылки. Сколько раз слышал, как говорили о мужчинах, у которых рождаются дочери: они все подкаблучники и семя их слабое. Он даже не хотел видеть ребенка, но знал, что должен это сделать и устроить ее крещение, потому что таков был его долг.

Зазвонили первые колокола, сообщая, что новости уже разлетелись за пределы дворца. Сен-Бартелеми, Сен-Мишель, Сен-Пьер, Сен-Элуа. Людовик всегда любил звон их колоколов, отбивающих часы, вносящих порядок в повседневную жизнь и напоминающих о присутствии и цели Бога. Но сейчас, когда они приветствовали рождение принцессы, этот звон гудел в его ушах, будто насмешка, распаляя его гнев.

24

Париж, ноябрь 1145 года

Ноябрьский день за стенами дворца был ярким, но обжигающе холодным. В реке Сене отражалось голубое небо, но в глубине вода потемнела и помутнела от недавнего сильного дождя. Промасленные